новыми — всего неделя, как познакомились — однокашниками, сидел в кузове крытого грузовика, утопив голову в воротнике шинели. Погода была премерзейшая: моросил холодный дождь, висел туман, казалось, атмосфера навсегда пропиталась промозглой сыростью. Откуда-то несло гарью.
Ясно было одно: едут на запад, в Москву. Полог сзади был откинут, и бойцы видели, что попутно с ними слаженно идёт колонной сплошь военная техника. А от них — то есть на восток, рывками, с непрестанным «бибиканьем», неорганизованным потоком двигалась техника гражданская: автобусы, легковушки, грузовики, набитые людьми, тряпьём и мебелью, а то и просто телеги с людьми, запряжённые лошадками. По обеим обочинам шоссе Энтузиастов прочь от столицы шли цепочки пеших.
Москва была на осадном положении. Остановленный на расстоянии 60–200 км от столицы противник производил перегруппировку войск, пополнял их личным составом, вооружением, боевой техникой. В общем, готовился к новому наступлению. А наши, надо полагать, готовились к обороне. «А я, — думал Василий, — трясусь в грузовике на восточных окраинах Москвы, вдали от фронта…»
Он окончил ускоренные командирские курсы, вместе с другими выпускниками получил воинское звание младшего лейтенанта, и — загадка! — всех отправили на фронт в новом звании, а его привезли в тыл, в подмосковную Балашиху, в красноармейской форме, и заставили заниматься шагистикой. Ать-два, левой- правой. На плечо! Называется «строевая подготовка». Подготовка! Его, окончившего курсы командиров, три дня гоняют по плацу в Балашихе!
Он учился не хуже, а лучше многих. И вот такая несправедливость. Скрашивало её только то, что вместе с ним по плацу топали выпускники таких же курсов, только других армий и фронтов. Все, по их словам, лучшие в выпуске. Кто-то пошутил, что им, если научатся ко всему прочему ещё и правильно маршировать, дадут сразу по два кубика. А что? Не зря же по приезде, до начала маршировки, всем устроили дополнительные экзамены по стратегии, тактике, военной организации и устройству тыла и снабжения.
— Куда везут-то? — спросил кто-то сзади тонким голосом.
— В баню, — мрачно пошутил сосед Василия, здоровяк Толя Федотов, бывший комсомольский работник, кандидат в члены ВКП(б).
— В баню было бы неплохо, — покашлял тонкоголосый. — Простыл я что-то…
…Васька придремал, сидя в своей нагревшейся шинели. Продрал глаза, только когда машина встала и зазвучали команды: «Выгружайся!», «Стройсь!» Вместе с другими бойцами спрыгнул на землю и обнаружил, что привезли их… к школе! Он в ней учился последние годы перед институтом. Темно, позёмка дует, но разве можно ошибиться!
И пока их строили и вели в эту школу на ночлег, он вертел головой: вот его дом, вот магазин, всё до боли знакомое…
Их роту заселили в класс на втором этаже, где уже устилали пол своими шинелями ребята из другой части. Общим командиром у них был майор Заболотный.
— Товарищ майор, разрешите обратиться! — вытянулся перед ним Василий и представился: — Младший лейтенант Одиноков!
— Обращайтесь.
— Товарищ майор! Это школа, в которой я учился! Рядом с ней дом, где я жил! Разрешите отлучиться, чтобы навестить родителей!
— Отлучаться не разрешаю, — резко ответил Заболотный, а поскольку Васька продолжал стоять перед ним, задрав голову и поедая старшего командира глазами, добавил: — Ночь на дворе! Час ночи! Спать, лейтенант Одиноков!
— Слушаюсь!
Никто, конечно, не спал. То тут, то там в тёмном классе слышался шёпот. Обсуждали, что их ждёт в ближайшие дни, делились «военными мифами», всякого рода слухами и сплетнями, искали земляков.
— Да не ври ты! Фофаново не в Шуйском, а в Южском районе!..
— Вот увидите, распределят нас по всей Москве, чтоб мы немцев, когда войдут, всех покноцали…
— Говорят, штаб авиации просил разрешения переехать за восточную окраину Москвы. Сталин их послал по матушке. И правильно, я так думаю.
— Я здесь жил! — восторженно шептал Васька Толе Федотову. — С коридора мои окна видно! А здесь был физический кабинет!..
Распахнулась дверь, послышался приказ:
— Отставить разговоры! Спать!
С утра выдали новенькие автоматы ППШ без патронов, хорошие полушубки, добротные валенки, шапки-ушанки, стёганые брюки. Построили, повели к набережной, что за фундаментом Дворца Советов. Повели пешком, благо недалеко.
От Дворца Советов, который до войны начинали строить на месте снесённого храма Христа Спасителя, мало что осталось: металлоконструкции снимали и отправляли на переплавку, а часть их использовали для изготовления противотанковых «ежей». Их подразделение провели от «развалин» справа, вывели на набережную Москвы-реки, здесь уже стояли матросы в чёрных бушлатах. С балкона красивого здания, стоящего на углу, к ним через рупор обратился незнакомый полковник.
— Красноармейцы и краснофлотцы! — прокричал он. — Завтра в честь годовщины Октября состоится смотр-парад войск у Крымского моста, — и он потыкал пальцем туда, где находился упомянутый мост, с его балкона не видимый, но который солдаты и матросы, стоящие на набережной, видели очень хорошо. — Это важное политическое мероприятие! Сегодня вам предстоит отрепетировать парад! По Москве ходят слухи, что от нашей армии ничего не осталось, что защищать Москву — некому! Это неправда, товарищи! Покажем москвичам, что боевой дух не потерян, что мы прогоним врага!
Вслед за ним выступил майор. Простуженным голосом прокричал:
— По ходу прохождения подчиняться направляющим командирам! От моста до моста и обратно! Идти «коробочками», командир впереди, знамя части за ним! При налётах вражеской авиации прятаться под сводами мостов!
И — опять шагистика. Шагом марш! На-ле-во! Стой! Кру-гом! Шагом марш! Ать-два!
Сотни бойцов — топ-топ — дружно, слаженно. А на противоположной стороне реки — то же самое. Идут отряды вперёд, назад, поворот на месте, стой. Эх, были бы на тротуарах девушки, да хоть бы вообще какие-нибудь зрители, ещё бы лучше прошлись. Но не было зрителей. Ни одного. То ли все где-то заняты, то ли не велено никого к реке пускать.
Ближе к обеду со стороны Метростроевской улицы пришагал военный оркестр. Постоял, издавая разрозненные звуки, а потом как грянет марш! И тут же, двух минут не прошло, подлетела на большой скорости легковая машина, а из неё выскочил капитан госбезопасности и заорал громче оркестра:
— Прекратить! Музыку прекратить!
Весь день порёвывали сирены воздушной тревоги, но ни одного вражеского самолёта не было видно. Надо полагать, их били на подступах к столице.
Василий рассчитывал, что обедать поведут туда же, где завтракали, то есть к его школе, и он там как-нибудь исхитрится повидаться с родителями и Катей. Но никуда их не повели. Там же, на набережной — слава Богу, не на улице, а в зале какого-то завода, — накормили, и накормили, надо сказать, славно. «Вот она, парадная-то жизнь, — шептались бойцы. — Вот он, праздник».
Однако в отличие от маршировок в Балашихе здесь гоняли всё-таки не до полуночи. Уже в 16.00, при проходе от Большого Каменного моста скомандовали «направо», опять провели мимо развалин Дворца Советов и привели «на базу», то есть в ту самую школу. Велели отдыхать, отъедаться и отсыпаться, причём стол уже накрывали.
Василий Одиноков, по-прежнему одетый красноармейцем, опять подкатил к майору Заболотному. Тот отчего-то был добр. Позволил ему сходить к родителям, но взял адрес, запретил принимать алкоголь и настрого велел вернуться к 18 часам, и не позже.
— Если опоздаете, Одиноков, — сказал он, стуча толстым пальцем по краю стола, — отправлю в трибунал, невзирая ни на что.
И вот уже Вася эдаким франтом — в новом полушубке, штанах и валенках — с улыбкой на румяном лице взбирается на свой третий этаж. Звонит в дверь — отец, явно спросонья, открывает ему и не верит
