На следующую ночь сходили в Дамиановку.
Когда Васька был маленьким, он, читая про «фронты Гражданской войны», представлял себе, что есть такая незримая стена, фронт, через которую пройти трудно, практически невозможно. Потому что с той и другой стороны засели с винтовками в руках бойцы, зорко следящие за этой «стеной», чтоб никто через неё не лазал. И что на своей территории бойцу свобода, а на вражеской не пройти ему никак, поймают.
Оказалось: ничего подобного.
Как раз на своей территории боец приписан к части и болтаться без дела нигде не может. А на земле, занятой врагом, вправе ходить где угодно, лишь бы на глаза врагу не попадаться. А во-вторых, природа диктует своё: есть места, где вообще никакие войска находиться в большом количестве не могут, ни свои, ни чужие. Леса, например, овраги или болота.
Дамиановка была таким местом.
Когда-то она была большим и богатым селом. Даже «ярманки» проводили, пусть и не каждый год. Но однажды что-то случилось в земных глубинах: то ли дорогу неправильно били, то ли ещё что; остановился ток подземных вод, пошли они наверх, и уже до Первой империалистической заболотилась вся округа. Не остановился этот губительный процесс и при Советской власти, и к настоящему времени осталось здесь с десяток домов да гнилые руины церкви. Жило двадцать человек, в основном старухи, и Витёк-тракторист с женой из местных, тёщей и пацанчиком-подростком.
Во времена коллективизации попёр против «обчества» кулак-мироед Филимонов. Когда раскулачивать его пришли, схватил ружьё и вознамерился уже стрелять в мужиков. И Витёк, молодой тогда, кинулся на него, рукою отвёл ствол ружья вверх. Людей спас, а сам не уберёгся, оторвало ему два пальца на руке. Теперь из-за этакой малости не взяли его в Красную Армию! А он хотел быть полезным своей армии. Какие- то сволочи, драпая от немцев, прибежали в Дамиановку — обнаружили, что дальше дороги нет и для бегства своего надо им сколько-то вернуться назад, да дать кругаля — и сбросили с машин много оружия. А Витёк с женой и сыном собрал это всё, припрятал.
Теперь команде лейтенанта Курочкина осталось только погрузить имущество в три телеги. Правда, не обошлось без приключений: лейтенанта Курочкина укусила гадюка. Кровь из ранки отсосали и ввечеру двинули обратно. Витёк увязался с ними.
Вася Одиноков не очень верил в свои, начавшиеся после контузии, «полёты над землёй». Может, действительно, как объяснила ему в госпитале молодая военврач, это результат сдавливания нервных окончаний в теле? И никакая душа его никуда не летает, а просто это мнится ему, вроде сна. Теперь у него появилась возможность проверить, правда эти его «полёты» или нет. Ведь Дамиановка с её болотом ему дважды мнилась! Сначала он не знал, как взяться за дело, чтобы не выглядеть полным идиотом. Потом придумал: взял, да и рассказал Витьку про тот скит в лесу недалече от Кузьминки. А потом осторожно заметил:
— Кажется мне, тот «отец Димитрий» отсюда родом. Может, из вашей Дамиановки?
— Какой он из себя-то?
— Какой… — задумался Василий. — Тощий. Мордочка длинная. Волосёнки белые.
— И такая бородка забавная, колечками? — весело спросил Витёк.
— Да-да! Говорит выспренно, вроде по-церковному, а голосок противный, тоненький.
— Вот гад! — тихонько воскликнул Витёк. — Вот он куда спрятался!
— Ваш парень?
— Наш, наш змеёныш. Димка Заварзин. Внук той тётки, которая вам курочку жарила. Бездельник, прости, Господи. Сколько раз предлагали: поселим в Сенино, учись в школе. Нет. Поучился и бросил. От работы бегал. А у нас живёт старый поп. Церковь-то закрыли ещё при царе. Поп уехал, потом его посадили за контрреволюцию, потом отпустили, и он, старый уже, вернулся сюда. Да ты ж его видел. Восемьдесят лет старикашке! Вот он Митрию голову и задурил. В 1940-м пришла повестка: Заварзина в армию. Он украл у попа молитвослов и другие какие-то книжонки, дезертировал, гад.
— А вы знаете, тот скит, где он живёт, с виду древний.
— А это другая история. Там и вправду жил праведник. Помер в незапамятные времена. А теперь, значитца, Митрий там поселился. Ужо мы сходим, намнём ему бока.
— Только, когда мы уходили, его не было там. Мы хотели взять его с собой на нашу сторону фронта, и он в ту же ночь сбежал. Вернулся или нет, не знаю я…
Сегодня я встретил старинного знакомца. Судьба свела нас в далёком 1941 году, в первые месяцы войны. Мы тогда после боя остались на занятой фашистами территории, мои друзья А. И. Иваниди и В. А. Одиноков были ранены (Одиноков контужен). В лесу случайно набрели на убогий домик, в котором жил когда-то православный праведник, отшельник. После войны я провёл небольшое расследование. Корреспондент смоленской областной газеты Ваня Дидурик рассказал мне следующее.
У монаха, постриженного под именем Гермогена, не заладилась жизнь в монастыре. Он обличал поповские непотребства, которые имели место при царской власти, призывал каяться тех священнослужителей, которые предавались греху чревоугодия и лени. Разругался с монастырским игуменом. Но расстригли его за то, что требовал отказаться от восьмиконечного креста, вернув исконно православный «греческий». Он ушёл в лес, построил скит. Советская власть монастырь закрыла, монахов выгнали, а вот к праведнику Гермогену идти забоялись. И он умер там своей смертью. Обнаружили это лишь в 1923 году; тело его само собой мумифицировалось. Верующие пытались устроить из похорон праведника целый крестный ход, но власть не позволила, а создавшиеся на памяти его секты были разогнаны. Со временем про Гермогена и его скит забыли.
Мы нашли скит, выходя из окружения, и несколько дней там прожили. При ските обретался молодой монашек, представившийся отцом Димитрием. В. А. Одиноков выяснил и рассказал мне в 1942 году при нашей встрече, что на самом деле он не был монахом или праведником, а был обыкновенным дезертиром.
А сегодня на пресс-конференции, которую давал журналистам, освещавшим Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, председатель Совета Министров СССР тов. Булганин Николай Александрович, я увидел отца Димитрия! Лощёный, упитанный, хорошо одетый господин, иностранец. Расспросил коллег, мне сказали, что это корреспондент немецкого радио Герхард Зуммер. Улучив момент, я окликнул его:
— Отец Димитрий!
— Ферштеен нихт, я не есть плёхо понимать по-русски, — ответил он. Если у меня и были сомнения, теперь они отпали: его голос невозможно забыть или спутать с любым другим. Это был он, мой знакомый дезертир! Но от разговора он ушёл и никак не желал признавать нашего знакомства. Я немедленно сообщил о своём открытии товарищу Н., куратору нашей сибирской делегации.
Глава тринадцатая
Эти дни были в жизни Васи Одинокова тяжёлыми в прямом смысле слова: лейтенанта Курочкина пришлось везти на телеге, разделив груз железа между собой. Место укуса гадюки воспалилось, идти командир не мог, время от времени впадал в бредовое состояние. Командование на такие случаи он передал не ефрейтору Свинцову, вопреки его ожиданиям, а рядовому красноармейцу Одинокову.
Шли, навьюченные, аки верблюды, а очкастому Диме Золотницкому пришла охота рассказывать о себе и своей любимой архитектуре. Шагает, обливается потом и бормочет речи про зодчего Баженова:
