В черном подземном мире никогда не знаешь, день или ночь там, наверху. Часов у остарбайтеров не было. Свои Павел променял на хлеб в лагере. Данины часы — подарок отца к пятнадцатилетию — давно, еще в первом рабочем бараке в Алленштейне, отобрал немец-конвоир.

Поравнявшись со старшим, Даня попробовал спросить его, который час, но тот тоже показал пустое запястье. Буркнул:

— На что тебе? Все равно ваши конвойные придут только к ночи.

Бесконечно тянулось время. Медленно, трудно билось сердце, наливались тяжестью ноги. Еще одна вагонетка… Еще… Иногда в галерее или на разъездах Даня встречался с Павлом, но они только молча взглядывали друг на друга. Каждый знал, о чем думает другой.

— Что же вы? Я вам свищу, свищу… Пора! — раздался вдруг над самым ухом Дани голос Стася.

Павел уже стоял за ним. В глубине штольни, под кучей породы, — большой узел. Как удалось его пронести, для Дани навсегда осталось тайной.

— Одевайтесь быстрее. Мы должны вместе уйти отсюда, — командовал Абель.

Сам он вместе с Флоденом упаковывал в две сумки-мюзетты еду для беглецов. При красноватом свете лампочки Даня и Павел сбросили с себя опостылевшие штаны и рубахи с буквами «СУ», натянули комбинезоны, фуфайки, темные куртки, береты. Флоден вытащил из угла две пары поношенных ботинок.

— Это мы со Стасем выкрали из дому потихоньку от жен. — Он посмеивался. — Ну-ка, ребята, примерьте, подойдут ли. В таком деле обувка — самое важное. Вдруг придется бежать, а ботинки как раз и подведут.

Дане ботинки были великоваты, зато Павлу как раз. Абель стащил с себя толстые, домашней вязки носки, протянул их Дане:

— Вот возьми, жена вязала. В них никогда не натрешь ноги.

Он смотрел на Даню. Ему было жаль расставаться с этим мальчиком, так похожим на сына, Клода. Но держать его здесь только потому, что он напоминает ему Клода, какой эгоизм! Сам Клод никогда бы не простил этого отцу. Черт, какая чепуха иногда лезет в голову — слезливая, сентиментальная чепуха! И все- таки Абелю, умному, проницательному, прожившему долгую, нелегкую жизнь, было в эту минуту тревожно, не по себе: отпускать двух русских мальчишек в путь, таящий так много опасностей! И еще по совершенно чужой для них стране. Абелю хотелось сказать ребятам что-нибудь на прощание, — понятно, не слишком чувствительное, чтоб не засмеяли товарищи. Но он не решился. Только со своим привычно-насмешливым видом крепче обычного хлопнул Даню по спине:

— Совсем потомственный шахтер!

Придирчивым взглядом шахтеры оглядели обоих русских. Кивнули: сойдет. Теперь парни по виду ничем от них не отличались.

— Посильнее подмажьтесь, красавцы, угольком! — напомнил Флоден. — При взгляде на вас всякому должно быть ясно: вот идут настоящие обитатели ада. Вон глядите, как уголь въелся нам в кожу, даже в праздник не отмоешься.

Павел и Даня старательно начернили щеки.

— В руки — лампочки, поверх беретов — шлемы, — продолжал командовать Флоден. — Вот, держите пропуска! Они на чужое имя, но вахтер обычно не смотрит. Да и мы будем поблизости. Устроим такую давку — не до пропусков будет.

Между тем Павел делал Дане какие-то знаки.

— Что такое? — не понял Даня.

— Кормов маловато. Две махонькие торбочки. Разве нам хватит? Сам видел, сколько шагать до Парижа.

— Больше просить не буду, — твердо сказал Даня. — Они и так оторвали у самих себя, может, детский паек нам отдали. Ты ведь знаешь — у них все по карточкам.

— Ну ладно, ладно, я просто так, — пробормотал Павел. — А про деньжата все-таки скажи. У нас ведь ничего нет.

Шахтеры точно поняли. Абель в темноте позвенел монетами. Стась и Флоден тоже что-то высыпали ему в ладонь.

— Вот, держите, ребята, это вам на всякий случай. Больше, к сожалению, не наскрести, — конфузливо промолвил Абель и сунул Дане деньги.

По штольне замелькали неясные тени — это шли шахтеры.

— Смена кончилась. Пошли! — сказал Абель.

У Дани екнуло сердце. Молча, поспешно группа миновала штольню, потом галерею. Никто не обращал внимания на переодетых русских — они выглядели совершенно так же, как остальные.

Возле лифта уже собралась толпа шахтеров. Но если вы думаете, что клеть ждали, весело перебрасываясь шутками, бездумно зубоскаля, вы ошибаетесь. Здесь, как и в забоях, слышался только хриплый кашель шахтеров, их трудное, надсадное дыхание. Мучительно тянулись минуты.

Наконец вот она, клеть. Тело к телу набиваются внутрь шахтеры, прессуются, молча напирают на соседа. Горячо дышит в щеку Дане какой-то черный человек с очень яркими белками. Толчок. Еще толчок. Клеть двинулась; неровно качаясь, подымается. Мелькают тусклые лампочки горизонтов. Скрипят ветхие доски. Все тише, тише скрип. Толчок. Остановка.

Раздвигаются старые двери клети, и сразу густым потоком люди устремляются наружу, к воротам. Там ночь. Чуть льют слабый свет синие фонари. Ага, это очень на руку беглецам. Стоп! Давка! Впереди, у ворот, вахтеры проверяют пропуска. Но так намаялись люди за день, что им невтерпеж эта последняя задержка. Нет, довольно, довольно нас здесь томить! Пускай выпускают, мы больше не хотим ждать!

Передние ряды напирают, поднатуживаются, всем так хочется поскорее по домам. Даня и Павел стиснуты в этой толпе, им трудно дышать. Но это хорошо, это очень хорошо.

— Эй, что вы там копаетесь? Довольно формальностей, пропускайте людей! — кричат нетерпеливые голоса.

Вахтеры отругиваются, но и они люди, им понятно нетерпение шахтеров, и, поддавшись этому нетерпению, они почти не смотрят в наспех развернутые таблички пропусков.

Все ближе, ближе контроль. Даня и Павел — оба напряжены до предела. Сейчас их очередь.

— Выше носы! — шепчет кто-то у самого уха Дани. Кажется, Абель.

Три шахтера следуют вплотную позади. Вот они напирают, и Даня чувствует, как ноги его отделяются от земли и он вместе со всей толпой, как щепка, летит сквозь тамбур, мимо раздраженно орущих вахтеров:

— Пропуска! Предъявите ваши пропуска!

— Завтра! Завтра предъявим! — откликаются насмешливые голоса.

— Ну, теперь глядите в оба, берегите себя, — говорит совсем близко голос Ганчевского.