– Вытрясаю пепельницы.

– Ночью дети должны спать.

– Я с мамой. Мы убираем. А сейчас только начали.

– И до каких же пор вы здесь возитесь?

– До пол-одиннадцатого, до одиннадцати. А иногда работаем сверхурочно, по утрам.

– Значит, у вас наоборот. Мы делаем сверхурочную по вечерам, а вы по утрам?

– Угу. Но мы редко так работаем. Раз в неделю, а иногда два. Когда надо натирать полы.

– А я вот каждый день. Каждый день до поздней ночи. И, наверно, никогда не кончу.

– А что вы делаете?

– Сверяю счета.

– И не сходятся?

– Никогда.

Бухгалтер сидит неподвижно, не выпуская ручки сумматора, уставившись на узкую бумажную ленту, которая, извиваясь, спускается до самого пола, и, кажется, чего-то ждет от бесконечного ряда цифр, которые поднимаются над валиком, как ниточка дыма от сигареты, крепко зажатой у него между зубами. Эта тоненькая прямая струйка поднимается вверх мимо его правого глаза, наталкивается на козырек, расползается под ним, переливается через край, тянется выше, к шарику лампы, и клубится под абажуром.

'Сейчас вот я ему и скажу об этом', – думает Паолино и спрашивает:

– Но разве нет… извините, разве нет электронных машин, которые все сами считают?

Бухгалтер прищуривает глаз, в который попал дым.

– Все они неточные, – говорит он.

Паолино кладет тряпку, ставит на пол ведро и облокачивается на стол бухгалтера.

– Как, машины неточные?

Бухгалтер отрицательно качает своим козырьком.

– Нет, счета. С самого начала они были неточные, ошиблись давно, в самом начале.

Он встает со стула. Его джемпер намного короче, чем нужно, -рубашка выбилась из-под него и торчит пузырем вокруг пояса, Он снимает со спинки стула пиджак, надевает его.

– Идем со мной.

Мальчик и старик идут через кабинки. У бухгалтера такой широкий шаг, что Паолино приходится трусить за ним рысью. Они проходят весь коридор. В конце его занавеска. Бухгалтер раздвигает ее. За занавеской винтовая лестница, ведущая вниз. Там темно, но бухгалтер знает, где выключатель. Он поворачивает его, и под лестницей вспыхивает тусклая лампочка. Вслед за бухгалтером Паолино спускается по винтовой лестнице в подвалы фирмы. В подвале – низенькая дверца, на ней – огромный засов с замком. Бухгалтер вытаскивает, ключ, отпирает ее. Внутри, как видно, нет электрической проводки, потому что он чиркает спичкой, уверенно протягивает руку, нащупывает свечу и зажигает ее. В полумраке Паолино трудно рассмотреть комнату, но он чувствует, что она очень тесная, что-то вроде маленького чуланчика. Вокруг по стенам до самого потолка – стеллажи, заваленные папками, конторскими книгами, пыльными связками бумаг. Паолино уверен, что плесенью несет именно от них.

– Здесь все старые гроссбухи фирмы, – говорит бухгалтер, – за сто лет ее существования.

На старомодную конторку с покатой крышкой он кладет узкую длинную тетрадь, взбирается на высокий табурет и, открыв этот необычный гроссбух, говорит:

– Видишь? Это почерк Аннибале де Канис, первого бухгалтера фирмы, самого аккуратного бухгалтера на свете. Смотри, как он вел реестры.

Паолино бросает взгляд на колонки цифр, выписанных красивым продолговатым почерком с маленькими завитушками.

– Я показываю это только тебе, другие не поймут. А кто-то это должен видеть, я уже стар.

– Да, синьор бухгалтер, – чуть слышно лепечет Паолино.

– Не было больше такого бухгалтера, как Аннибале де Канис! – продолжает старик с зеленым козырьком.

Он двигает свечку, слабый огонек озаряет портрет, висящий над стеллажами рядом со щербатыми счетами. На портрете старый господин с усами и бородкой клинышком стоит в картинной позе рядом с большим волкодавом.

– Но даже этот непогрешимый человек, даже этот гений… Смотри, шестнадцатого ноября тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года…

Он торопливо листает страницы книги и открывает ее на том месте, где для памяти заложено высохшее гусиное перо.

– … вот! Здесь он допустил грубую ошибку, ошибся в итоге на четыреста десять лир.

В конце страницы стоит сумма, очерченная расплывшейся от времени красной чертой.

– Никто этого не заметил. Только я, я один знаю об этом, и ты первый человек, которому я обо всем рассказываю. Держи это про себя и не забывай. А впрочем, если ты даже разболтаешь… ты ребенок, никто тебе не поверит. Ну, теперь ты видишь, что все неверно? За столько лет эта ошибка в четыреста десять лир, знаешь, в какую сумму она превратилась? Миллиарды! Миллиарды! Здесь хватит работы и разным