– Ба!

Я увидел перед собой инженера Корда. Он был во фраке и в оранжевой бумажной шляпе. Мне пришлось остановиться и поздороваться с ним.

– Неужели это и вправду вы, доктор? Я смотрю и глазам не верю! – говорил он, не отрывая взгляда от Клаудии, и я понимал, что он хотел сказать: он никак не ожидал встретить меня здесь с такой женщиной, да еще в обычном моем наряде, в том самом пиджаке, в каком я хожу на работу.

Мне пришлось представить его Клаудии. Корда поцеловал ей руку и, в свою очередь, представил ей пожилых синьоров, которые стояли вместе с ним. Клаудия, как всегда рассеянная и высокомерная, пропустила их имена мимо ушей, я же, наоборот, то и дело мысленно восклицал: 'Ах, черт! Подумать только, такие персоны!', потому что все это были крупные промышленники. Потом Корда представил меня:

– Доктор – редактор нашего журнала, вы знаете, 'Проблемы очистки воздуха', совершенно верно, руководимого мной…

Мне было ясно, что все они немного робеют перед Клаудией и говорят глупости. Это придало мне смелости.

Я видел, что назревает некое событие, иными словами, я не мог не заметить, что у Корда так и чешется язык пригласить Клаудию танцевать. Поэтому, сказав: 'Ну что же, мы еще увидимся, не правда ли?', я сделал общий поклон и снова потащил Клаудию в отведенную для танцев часть зала.

– Да подожди, ты же не знаешь этого танца! Ты вслушайся, понимаешь, что это такое?

Я понимал только одно, что своим появлением рядом с Клаудией как-то подпортил им праздник, хотя, быть может, они и сами не сумели еще понять как; это было единственной радостью, которую доставил мне бал.

– Та-та-та!.. – напевал я, притворяясь, будто делаю па, о которых не имел ни малейшего представления, на самом же деле лишь слегка поддерживая Клаудию за руку и стараясь не мешать ей двигаться, как она хочет.

Да и почему бы мне не повеселиться? Ведь наступил карнавал. Завывали трубы, превращая в дикую мешанину свои беспорядочные вопли; пригоршни конфетти, словно обломки штукатурки, барабанили по фракам и обнаженным плечам женщин, забиваясь под декольте и за крахмальные воротнички; гирлянды звезд из блестящей канители тянулись от люстр до самого пола, где их, свалявшихся в комки, пинали шаркающие ноги танцующих; эти гирлянды свисали сверху, словно жилы, вытянутые из тела, словно скелеты голой арматуры, болтающиеся среди обвалившихся стен, среди общего разрушения.

– Вы приемлете этот отвратительный мир таким, как есть, поскольку вы знаете, что должны его разрушить, – сказал я Омару Базалуцци, сказал отчасти для того, чтобы его подзадорить, иначе было бы неинтересно разговаривать.

– Одну минуту, – сказал Омар, ставя обратно чашечку кофе, которую уже поднес было к губам, – мы же не говорим: чем хуже, тем лучше. Мы – за улучшение. Не реформисты, не крайние, а мы.

Я говорил о своем, он – о своем. С того дня, когда я вместе с Клаудией побывал в парке, меня преследовало желание найти новое толкование мира, которое придало бы какой-то смысл нашему серому существованию, отстояло бы утрачиваемую красоту, спасло бы ее.

– Новое лицо мира.

Рабочий открыл черную кожаную папку и вытащил из нее иллюстрированный журнал.

– Вот видите?

Это была серия фотографий. Несколько человек, принадлежавших, видимо, к одной из азиатских народностей, в меховых шапках и сапогах, со счастливым видом ловили рыбу. На другой фотографии те же люди были засняты в школе; учитель показывал им изображенные на простыне буквы непонятного алфавита. На следующем снимке был запечатлен праздник. У каждого на голове был бумажный дракон, и среди этих драконов двигался трактор, над которым был укреплен транспарант. На последней фотографии двое рабочих в таких же меховых шапках работали за токарным станком.

– Видите? – повторил Омар. – Вот оно – другое лицо мира.

Я посмотрел на Базалуцци.

– Вы не ходите в меховых шапках, не ловите осетров, не играете с драконами.

– Ну и что же?

– А то, что у вас нет с ними ничего общего, кроме этого, конечно, – я показал на токарный станок, – вот это у вас уже есть.

– Э, нет, у нас будет так же, как там, потому что у нас изменится сознание. Так же, как и они, мы станем иными раньше внутренне, а затем уже внешне…

Говоря это, Базалуцци продолжал листать журнал. На одной из следующих страниц были фотографии доменных печей и рабочих с очками на лбу и суровыми лицами.

– Да, тогда тоже будут трудности, – говорил он, – не надо обольщаться и думать, что не сегодня- завтра… Оно еще долго будет тяжелым, производство… Но мы сделаем хороший шаг… Такие, например, вещи, какие случаются сейчас, уже не повторятся…

Тут он снова принялся говорить о том, о чем говорил всегда, – о проблемах, изо дня в день тревоживших его душу.

Мне было ясно, что ему не так уж важно, наступит или не наступит этот день; гораздо важнее для него было верить, потому что самое основное – то, как пойдет его жизнь, – все равно не должно было измениться.

– Шероховатости, понятно, будут всегда… Рая не будет… Ведь и мы сами тоже не ангелы.

Интересно, стали бы святые жить иначе, если бы знали, что им не уготовано райское блаженство?

– Меня уволили на прошлой неделе, – заметил вдруг Омар Базалуцци.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату