перспективе может послужить мощным стимулом...

— Я воспринимал это не так, как вы... И преследовал совсем другие цели... И вычеркиваю я по- другому... — возражаю я, а сам думаю: «Решили втянуть меня в свои замыслы. Не на того напали!»

Мне уже не терпится повернуть назад, восстановить упраздненный мир, постепенно или сразу; воздвигнуть прочную стену из его разноликого, осязаемого вещества, чтобы помешать задуманному ими всеобщему опустошению и обессмысливанию. Закрываю глаза в полной уверенности, что, когда открою их, снова окажусь на Проспекте: в это время уже зажглись фонари, усилилось движение; в киосках продают свежие номера газет. Ничего подобного: пустота окрест стала еще опустошительнее; силуэт Франциски на горизонте приближается еле-еле, словно преодолевает кривизну земного шара. Неужели мы единственные, кто уцелел? С нарастающим ужасом начинаю понимать, что произошло. Мир, который я считал вычеркнутым по воле моего сознания и мог отозвать в любую минуту, действительно исчез без следа.

— Нужно трезво смотреть на вещи, — замечают сотрудники Отдела О. — Оглянитесь вокруг. Даже вселенная — и та меняе... скажем так, находится в стадии изменения... — и показывают на небо. Созвездия уже не узнать: там они рассеялись, тут сгустились. Небесная карта окончательно нарушена. Звезды одна за другой взрываются и, сверкнув напоследок, гаснут. — Главное, что Отдел О. полностью готов к приходу «новеньких». Все штатные единицы укомплектованы; рабочий механизм отлажен до мелочей...

— А кто такие эти «новенькие»? Чем они занимаются? Чего хотят? — спрашиваю я и вижу, как на промерзшей поверхности, отделяющей меня от Франциски, появляется узкая трещина. Мало-помалу трещина расползается, словно скрытая ловушка.

— Скоро узнаешь. Узнаешь то, что знаем мы. Пока что мы их даже не видели. Они существуют, это точно. Нас заранее предупредили об их грядущем пришествии... Но и мы существуем. Они не могут этого не знать, ведь мы представляем единственную непрерывную связь с тем, что было раньше... Мы им нужны. Без нас им не обойтись. Им придется передать нам практическое руководство оставшимся... Мир возродится таким, каким хотим его видеть мы...

Нет, думаю я, мир, который, по моему разумению, должен возродиться вокруг меня и Франциски, не может быть вашим. Пробую собраться с мыслями и нарисовать во всех подробностях место, обстановку, где мне было бы приятно очутиться в это мгновение с Франциской. Например, кафе с зеркальными стенами, отражающими хрустальные люстры; оркестр играет вальс; звуки скрипок порхают над мраморными столиками, дымящимися чашками и кремовыми пирожными. А на улице, за мутными стеклами, мир людей и вещей напоминал бы о своем существовании — дружеском или враждебном, радостном или яростном... Напрягаюсь изо всех сил, хотя знаю, что их недостаточно для возрождения этого мира: небытие сильнее, оно уже заполонило землю.

—Установить с ними связь будет нелегко, — продолжают сотрудники Отдела О., — тут важно не ошибиться, иначе окажешься вне игры. По нашему мнению, такой человек, как ты, поможет нам завоевать доверие новеньких. В ходе ликвидации ты показал, на что способен. К тому же ты меньше всех скомпрометировал себя при старом режиме. Ты сам представишься новеньким и расскажешь, что такое Отдел О. и каким образом они смогут его использовать для решения неотложных задач... В общем, сообразишь, как лучше все обставить...

— Тогда я пошел на их поиски. Я пошел... — проговариваю я второпях, потому что понимаю: если сейчас не убегу, если не догоню Франциску и не спрячу ее в надежном месте, через минуту будет поздно, ловушка вот-вот захлопнется. Бросаюсь наутек, прежде чем люди из Отдела О. успевают меня удержать, чтобы задать очередные вопросы и напичкать инструкциями. Я бегу к ней, Франциске. Мир сократился до листа бумаги, на котором сами собой выводятся только абстрактные слова, как будто все конкретные подчистую перевелись. Написать бы слово «банка», и можно было бы прибавить к нему «кастрюля», «подливка», «дымоход»; но стилистическая заданность текста не позволяет этого сделать.

На поверхности, отделяющей меня от Франциски, образуются заломы, трещины, расселины. Каждую секунду я рискую провалиться в новые щели... Трещины неудержимо ширятся: скоро между мной и Франциской разверзнется глубокий ров, бездонная пропасть! Я перепрыгиваю с одного клочка земли на другой, а под ними — сплошное ничто, необозримое, бесконечное. Я несусь по обломкам мира, разметанным в опустошенном пространстве. Мир крошится, рассеивается... Сотрудники Отдела О. что-то кричат мне, отчаянно машут руками, призывая вернуться, не убегать... Франциска! Еще прыжок — и я с тобой!

Она здесь, она передо мной, улыбающаяся, с золотистым блеском в глазах; личико разрумянилось на морозе.

— Кого я вижу! Стоит выйти на Проспект, а ты уж тут как тут! Ты что, дни напролет гуляешь? Слушай, я знаю здесь на углу одно кафе, там еще стены зеркальные, а оркестр играет вальс: пригласишь?

Читатель, пора твоему многотрудному плаванию завершиться в тихой бухте. Есть ли для этого более подходящее место, чем библиотека? Таковая наверняка найдется в городе, откуда ты пустился в путь и куда снова пристал после кругосветного путешествия из книги в книгу. У тебя еще теплится надежда, что десять романов, которые улетучивались из твоих рук, едва ты к ним прикасался, обнаружатся в библиотеке.

Наконец выдается свободный денек, и ты можешь спокойно пойти в библиотеку. Роешься в каталоге — и еле сдерживаешь радостный возглас, даже десять радостных возгласов: в каталоге аккуратно зарегистрированы все нужные тебе авторы и книги.

Ты заполняешь требование. Тебе сообщают, что в карточке, вероятно, неправильно указан шифр. Книги на месте нет, но они поищут. Ты немедленно заказываешь другого автора: он уже на руках, но кто и когда его взял, выяснить не удается. Третья книга отдана в переплет и поступит только через месяц. Четвертая хранится в левом крыле библиотеки, а там сейчас ремонт. Ты заполняешь остальные требования; по той или иной причине ни одной из указанных книг в наличии нет.

Пока библиотечные работники продолжают поиск, ты терпеливо ждешь, сидя за столом вместе с другими, более удачливыми читателями. Вытянув шею сначала влево, потом вправо, ты украдкой заглядываешь в их тексты: вдруг они читают что-нибудь из «твоих» книг?

Взгляд читателя, сидящего напротив тебя, устремлен не на книгу, а блуждает где-то в вышине. Однако это не рассеянный взгляд. В движениях голубой радужки угадывается пытливая острота мысли. Несколько раз вы встречаетесь глазами. Неожиданно он нарушает молчание, вернее, говорит как бы в пустоту, хотя обращается несомненно к тебе:

— Не удивляйтесь, что у меня все время блуждающий взгляд. Просто я так читаю. Только такое чтение идет мне впрок Когда книга захватывает меня, то, уловив некую мысль, чувство, вопрос или образ, содержащиеся в тексте, я отталкиваюсь от него буквально через несколько строк и перескакиваю от мысли к мысли, от образа к образу, уношусь по касательной собственных рассуждений и фантазий; я чувствую, что должен проделать этот путь до конца, отойти от книги совсем далеко, потерять ее из виду. Чтение, только чтение содержательное, необходимо мне; оно подстегивает меня, даже если в каждой книге я прочитываю всего несколько страниц. Но и эти немногие страницы составляют для меня целые вселенные, вечные и неисчерпаемые.

— Прекрасно вас понимаю, — вступает в разговор другой читатель, поднимая от книги восковое лицо с воспаленными глазами. — Чтение — процесс неравномерный, отрывочный. Или так: предмет чтения — материя точечная, распыленная. На вольных просторах написанного читательское внимание различает крошечные отрезки: словосочетания, метафоры, сцепки фраз, логические переклички, изумительные языковые перлы, необычайно плотно насыщенные смыслом. Они словно элементарные частицы, составляющие ядро произведения, вокруг которого вращается все остальное. Или полая воронка внутри водоворота, всасывающая и поглощающая стремительный поток. Сквозь эти просветы вспыхивают едва уловимые сполохи истины, отраженной в книге: проступает ее глубинная суть. Мифы и тайны собраны по крупицам, неощутимым, как цветочная пыльца, оседающая на лапках бабочек. Только постигший это может рассчитывать на откровения и озарения. Поэтому мое внимание, в отличие от сказанного вами, сударь, неотрывно приковано к печатной строке. Я не должен отвлекаться, если не хочу пренебречь какой-нибудь драгоценной метой. Всякий раз, когда я нападаю на одну из таких залежей смысла, я должен тщательно окопать ее, чтобы установить, не тянется ли за самородком золотоносная жила. Поэтому у моего чтения нет конца. Читая и перечитывая, я ищу подтверждения очередному открытию в складках фраз.

— И у меня частенько возникает желание перечитать прочитанную когда-то книгу, — говорит третий