качает головой, пытаясь заключить вопрос в практические рамки:
— Извините, а вы не могли бы... вы не могли бы полностью перенести постраничные примечания в основной текст, а основной текст немножечко сжать или даже, смотрите сами, поместить вместо примечаний внизу страницы?
— Вообще-то я читатель, просто читатель, а не автор, — выпаливаешь ты с ходу, словно бросаясь на помощь человеку, который вот-вот оступится.
— В самом деле? Прелестно, прелестно, искренне рад! — Обращенный на тебя взгляд впрямь полон симпатии и благодарности. — Очень приятно. Кто-кто, а читатель теперь редкий гость...
В порыве откровения он забывает обо всех неудобствах, отводит тебя в сторонку и доверительно шепчет:
— Я в издательстве уже много лет... Через мои руки проходит уйма книг... Но могу ли я сказать, что читаю? Нет, чтение — это совсем другое... В местечке, где я родился, было мало книг, но тогда я по- настоящему читая, да, читал... Я мечтаю о том времени, когда уйду на пенсию, вернусь в родные края и снова буду читать, как прежде. Иногда я откладываю книгу и говорю себе, что прочту ее на пенсии, но потом понимаю: это будет уже не то... Сегодня мне приснилось, будто я в отчем доме, зашел в курятник и что-то там ищу, ищу — в лукошке, куда несушки откладывают яйца; и что же я нашел? Книгу, одну из книг, которую читал в детстве, массовая серия, все страницы истрепаны, черно-белые картинки разрисованы мною цветными карандашами... Знаете? Мальчишкой я прятался в курятнике, чтобы всласть начитаться...
Ты принимаешься объяснять цель своего прихода. Он сразу понимает, что к чему, даже не дав тебе договорить:
— Значит, и вы... и вы... перепутанные страницы; еще бы, прекрасно знаем, есть начало, но нет продолжения; весь тираж вверх тормашками; вы что-нибудь в этом понимаете? Мы, дорогой мой, ровным счетом ничего.
В руках у него стопка корректуры. Он бережно кладет ее, словно малейшая встряска способна нарушить стройные ряды типографских знаков.
— Издательство, дорогой мой, — очень хрупкий организм. Достаточно мельчайшему винтику сдвинуться с места — пойдет такой тарарам, что бездна разверзнется у вас под ногами. Знаете, при одной мысли об этом у меня начинает кружиться голова, — и он закрывает глаза ладонями, как будто его преследует видение миллиардов страниц, строк, слов, кружащихся в стремительном водовороте.
— Ну что вы, что вы, господин Каведанья, не стоит принимать это так близко к сердцу! — Теперь уже тебе приходится его успокаивать. — Просто мне как читателю интересно узнать... Впрочем, если вы не можете ничего сказать...
— Охотно поделюсь с вами тем, что знаю сам, — отвечает редактор. — Значит, так. Все началось с того, что в издательстве появился некий молодой человек, назвавшийся переводчиком с этого, как бишь его...
— Польского?
— Да нет, какой там польский! Редкий язык, о нем вообще мало кто слышал...
— Киммерийский?
— И не киммерийский, еще заумнее, ну, как же его? Короче, этот парень выдал себя за невероятного полиглота, знающего чуть ли не все языки мира, даже этот, ах да, кимберийский, вот, кимберийский. Он приволок книгу на этом языке, толстенный такой роман, как бишь его, «Путник», нет, «Путник» — это того, другого; «Неподалеку от хутора.......
— Тазио Базакбала?
— Нет, не Базакбала. Он назывался «Крутой косогор», этого...
— Ахти?
— Точно, его самого, Укко Ахти.
— Но извините, разве Укко Ахти не киммерийский писатель?
— Ну да, вначале он считался киммерийским, этот Ахти, но сами знаете, что там творилось: война, послевоенная разруха, пересмотр границ, железный занавес, в общем, теперь там, где раньше была Киммерия, находится Кимберия. Границы Киммерии были сдвинуты. В счет военной контрибуции кимберийцы присвоили себе и киммерийскую литературу.
— Такова гипотеза профессора Галлигани. Однако ее опровергает профессор Уцци-Туцци.
— Помилуйте, что вы хотите, это же университет; две враждующие кафедры, две конкурирующие школы, два профессора, на дух не переносящие друг друга; неужели вы думаете, Уцци-Туцци признает, что шедевр его литературного языка, оказывается, нужно читать на языке коллеги...
— Так или иначе, — настаиваешь ты, — «Над крутым косогором склонившись» — незавершенный роман, более того — едва начатый... Я видел оригинал...
— «Над косогором»?.. Погодите, погодите, не надо меня путать, название похожее, но не такое; там было что-то вроде «Головокружения». Да-да, «Головокружение». Вильянди.
— «Не страшась ветра и головокружения»? Разве он переведен? Вы его опубликовали?
— Постойте. Переводчик, а зовут его Гермес Марана, поначалу казался вполне порядочным человеком; и документы у него были в порядке; он подал заявку на перевод, мы включили книгу в издательский план, он вовремя представлял очередные порции текста, по сто страниц каждая, исправно получал аванс; чтобы не терять время, мы начали отдавать текст в набор... И вот, считывая гранки, корректоры стали натыкаться на явную чепуху и бессмыслицу... Вызываем Марану, задаем ему несколько вопросов—видим, он путается, юлит, противоречит самому себе... Ну мы и приперли его к стенке, открыли перед ним оригинал и потребовали перевести вслух любой кусок... Тут-то он и признался, что не знает по-кимберийски ни одного слова!
— И что же это был за перевод?
— Имена собственные он оставил по-кимберийски, то есть нет — по-киммерийски, здесь уже сам черт ногу сломит, а текст позаимствовал из другого романа...
— Какого еще романа?
— То-то и оно! Мы тоже его спрашиваем: какого романа? А он отвечает: польского романа (ага, польского!) Тазио Базакбала...
— «Неподалеку от хутора Мальборк»...
— Точно. Но и это еще не все. Так утверждал Марана. В конце концов мы ему поверили: а книга уже в печати... Все останавливаем, меняем фронтиспис, обложку... Убытки нешуточные, но делать нечего: не важно, под каким названием, не важно, кто автор, — роман-то уже есть, переведенный, набранный, отпечатанный... С утра до вечера торчим в печатном и переплетном цехах, заменяем первые шестнадцать страниц с липовым фронтисписом на новые с новым фронтисписом... Короче говоря, вскоре вся эта неразбериха перекинулась на остальные новинки, бывшие тогда в печати... Целые тиражи пошли под нож, а распространенные экземпляры пришлось изымать из книжных магазинов...
— Я вот только одного не понимаю: о каком романе вы сейчас говорите? О том, где действие происходит на вокзале, о том, где мальчик уезжает с фермы? Или...
— Чуточку терпения. Все, о чем я вам рассказал, еще цветочки. Тем временем мы окончательно убедились, что доверять этому господину нельзя, и решили провести точное сравнение перевода с оригиналом. Что же выяснилось? Никакой это был не Базакбал, а малоизвестный бельгийский писатель Бертран Вандервельде. Перевод был сделан с французского, а называется роман... Погодите, сейчас принесу...
Каведанья уходит, а когда появляется снова, протягивает тебе папку с ксерокопиями.
— Вот. Название необычное: «Смотрит вниз, где сгущается тьма». Тут у меня начало французского текста. Вы только полюбуйтесь, какое надувательство! Гермес Марана перетолмачил этот грошовый романец слово в слово и нагло выдавал его за киммерийский, кимберийский, польский...
Ты листаешь ксерокопии и с первого взгляда понимаешь, что «Regarde en bas dans l’épaisseur des ombres» Бертрана Вандервельде не имеет ничего общего ни с одним из четырех романов, чтение которых ты вынужден был прервать. Тебе хочется немедленно предупредить Каведанью, но он уже вынимает из папки какой-то листок.
— Извольте видеть, что осмелился ответить нам Марана, после того как мы обвинили его в
