сношениях. Мне казалось, что благодаря свиданиям с Ипполито я знаю все необходимое.
— А! — Элеонора взглянула на меня с мягким сожалением. — Это не такая уж и неприятная вещь. Некоторым женщинам очень нравится, ну а мужчинам и подавно.
Она посоветовала мне сказать мужу, чтобы он зря не тратил семя, а направил его в нужное место. После чего мне следует лежать в постели не менее четверти часа.
— Очень важно как можно раньше родить, — заключила Элеонора. — Мужчина полюбит тебя, только когда ты подаришь ему сына.
В ее словах звучала печаль. Франциск обожал свою первую жену, королеву Клод, мать его детей, умершую почти десять лет назад.
Элеонора положила ладонь на мою руку.
— Все будет хорошо. Прежде чем это случится, я дам тебе немного вина и ты успокоишься. — Она похлопала меня по руке и поднялась. — У тебя будет много сыновей. Я в этом уверена.
Я улыбнулась. Что ж, будущему мужу я не нравлюсь, но я рожу от него детей. Это будет моя семья, и я с ней не расстанусь. В отличие от бедной королевы Элеоноры мне не придется соперничать с призраком.
Церемония по подписанию внушительного брачного контракта была простой. Я молча стояла подле Генриха и слушала благословение кардинала де Бурбона. Затем нас отвели в большой зал. Там меня официально представили королю и его семье. Мы с Генрихом поцеловались. Взревели трубы — и мы оба от неожиданности вздрогнули.
Начался бал. Я танцевала с Генрихом, королем, а потом с Франциском, братом Генриха.
Было заметно, что мой жених и его старший брат очень близки. Они то и дело обменивались взглядами и улыбались. Наверное, вспоминали шутки, известные только им двоим. Светловолосый Франциск — я предпочитаю называть его дофином, чтобы не путать с королем — был общительнее Генриха, страстно любил книги и занятия науками. Он объяснил мне происхождение своего титула. Пятьсот лет назад в Западной Франции Вьенном правил первый граф. На его щите был изображен дельфин, отсюда произошел титул «дофин Вьеннский». Титул сохранился даже двести лет спустя, когда графство перешло к старшему сыну французского короля.
Я с интересом слушала дофина и замечала, что легкий дискомфорт он все же испытывает. Напряжение спадало, лишь когда он оставался наедине с братом Генрихом. В присутствии отца дискомфорт усиливался. Король никогда не упускал возможности покритиковать двух своих старших сыновей и похвалить младшего ребенка. Генрих отвечал ему ненавистным взглядом. Вместе с дофином я скользила в степенной испанской паване[17] и размышляла: уж не он ли король, которого Руджиери увидел в моих родинках? Может, я выхожу замуж не за того сына?
В ту ночь я вернулась в свои временные покои, а Генрих — в отцовский дворец. Проснулась я за три часа до рассвета, когда женщины пришли меня одевать. Через семь утомительных часов я была готова, и об этом известили короля.
В тот день мне тяжко досталось от славы: на мою бедную голову, уже увешанную драгоценностями, женщины возложили золотую герцогскую корону. Она была такой увесистой, что я едва держала шею. Наряд из золотой парчи, отороченный пурпурным бархатом и белым горностаем, был унизан рубинами. Мне предстояло ходить в этом несколько часов.
Наконец прибыл король Франциск. На его величестве был костюм из белого атласа, расшитый крошечными королевскими лилиями, и золотой плащ. Настроен Франциск был празднично, но, как ни странно, немного нервничал. Он увидел, как я дрожу, поцеловал меня и даже польстил, что я самое прекрасное создание, которое он когда-либо видел, хотя, конечно, это было неправдой.
Шутя и смеясь в стремлении развеселить будущую невестку, он повел меня по лестнице к часовне, построенной возле папских апартаментов. В огромные арочные окна вливалось солнце, возле алтаря ярко горели десять высоких канделябров. А на трехстах гостях красовалась основная часть богатства страны. Я едва не ослепла и, опершись на могучую руку короля, приноровилась к его степенной поступи.
Возле алтаря меня ждал Генрих. При нашем появлении лицо его выразило возмущение. Было ли оно обращено на отца или на меня, значения не имело. Генрих ненавидел саму идею брака со мной.
Прежде чем передать меня сыну, король поцеловал мою щеку и прошептал:
— Помни, отныне ты моя дочь, и я буду любить тебя до конца дней.
Я встала на цыпочки, вернула поцелуй, затем подошла к мужу.
Генрих выглядел не так роскошно, как король, но весьма внушительно. На нем был дублет из белого атласа, черные рукава с прорезями, из которых виднелась белая рубашка, золотой плащ и черные бархатные чулки. На голове у него тоже была герцогская корона.
При моем приближении он скрыл враждебность. Осанка у него была гордой и грациозной, а руки сцеплены так крепко, что побелели косточки. Когда я встала рядом с ним, он опустился на колени на бархатную подушку у алтаря.
Я сделала то же самое и посмотрела на Папу Климента. Лицо его, озаренное солнцем, выглядело нездоровым, кожа казалась восковой, губы — серыми, седины в бороде было больше, чем черных волос. Но глаза сияли. Мой брак с Генрихом стал его высшим достижением. Я ненавидела его за то, что он обрек меня на жизнь в чужой стране с чужим человеком, который не хотел меня по той же причине, по какой я не хотела его. Мы были пешками в чужой игре.
Церемония казалась нескончаемой. Приходилось долго стоять, преклонять колени, много молиться. Мы с моим нареченным произнесли по очереди клятвы и обменялись кольцами. Кольцо Генриха было холодным. Папа Климент цитировал много латинских изречений и чертил над нашими головами крест. Наконец все закончилось. По его команде мы повернулись к толпе, испытав явное облегчение.
Генрих робко взглянул на первый ряд зрителей, будто боясь встретиться с кем-то глазами. Между королевой Элеонорой и ее приемными дочерями стояла светловолосая аристократка. Нельзя было назвать ее красивой, но элегантная осанка и узкие кости делали ее привлекательной. Я замечала ее и раньше, по большей части возле моего мужа. Она объясняла ему тонкие моменты протокола. Женщина годилась Генриху в матери, и я не придала значения тому, как горячо он на нее смотрел, когда мы двигались по проходу, и на то, каким одобрением был полон ее взор, обращенный к нему.
Но когда мы проходили мимо, выражение ее лица словно изменилось. Возможно, всё из-за игры солнца и света свечей, отразившихся в ее глазах. На мгновение они показались мне злорадными, оценивающими, когда же я резко взглянула на нее, лицо ее смягчилось, и она отвернулась, сделалась робкой и покорной.
Только тогда я обратила внимание на ее платье. Женщина носила траур, одежда ее была белого и черного цветов. Лиф и нижняя юбка из белого атласа, верхняя юбка черная, рукава тоже черные, с прорезями, в которых виднелась белая сорочка. Белый атлас и черный бархат — эти же ткани Генрих выбрал в день своей свадьбы.
За церемонией венчания последовал банкет. Королевская семья и я находились на возвышении, на обозрении у сотен людей, набившихся в большой зал. Освободившись от тяжелой короны и плаща, я сидела между Генрихом и дофином. Мой муж сказал мне лишь несколько слов, зато его брат не умолкал.
Пир начался в полдень, а завершился в сумерках. Я переоделась в зеленое платье, в свой официальный цвет. К волосам и черной парчовой маске, прикрывшей верхнюю половину лица, мне прикрепили букетики красных бархатных роз. Я вернулась в банкетный зал, где разгорался бал-маскарад. Там я танцевала с королем и дофином. Мы делали вид, будто не узнаем друг друга. Танцевала и со своим неразговорчивым мужем. Оживлялся он только в присутствии братьев или светловолосой вдовы.
В тот вечер я выпила немного вина. Мне хотелось выпить больше, поскольку я представляла, что меня ожидает, однако я рассудила, что лучше контролировать свои эмоции. По всей видимости, мало кто из гостей думал так же: когда королева Элеонора явилась за мной, шум в зале стоял оглушительный, и мы не говорили, поскольку не услышали бы друг друга. Элеонора вывела меня в коридор, к большой группе дам. Одни сопровождали меня из Флоренции, другие, включая светловолосую женщину в траурных одеждах, были со стороны Элеоноры. Духи светловолосой вдовы, аромат ландышей, окутывали ее и всюду за ней
