Я смотрела на меняющийся пейзаж за окном и думала о парижских улицах, наводненных гугенотами, о Лувре, по коридорам которого сновали люди в черно-белых одеждах.
— Нет, — сказала я. — Конечно нет, если только…
«Вы об этом пожалеете. Ведь если его величество не начнет эту войну, вскоре он неминуемо увязнет в другой, из которой не выберется».
— Если только это не часть более крупного замысла, — закончил за меня Эдуард. — Если только Колиньи, Наварр и все остальные не явились к нам, чтобы захватить корону. Генрих привез в город сотни и тысячи своих последователей. Все кабаки в Париже кишат гугенотами. Они разместились даже в церквях.
— Не могут они быть настолько глупы, — заметила я, дотрагиваясь до тяжелого железного кольца с головой Горгоны.
— Речь же идет Колиньи, а он настолько глуп, что уверен, будто выполняет миссию по воле Господа. — Длинное красивое лицо Эдуарда выражало недоверие. — Он сделает то, что ему «повелит Господь». Даже если он не собирается устроить бунт, даже если не хочет причинить нам вред, он манипулирует Карлом. Мы должны что-то сделать.
— Если мы начнем действовать сейчас, в городе, переполненном гугенотами и настроенными против них католиками, начнется резня.
— Maman! — Эдуард в раздражении прищелкнул языком. — Мы не можем позволить маньяку втянуть нас в войну.
— Обсудим это в Монсо, — предложила я. — Не хочу сейчас рассуждать об этом.
Меня убаюкивало покачивание экипажа. Я снова закрыла глаза и увидела круглое, словно луна, лицо пророка.
«Берегитесь нежности, — изрек он, — и милосердия».
Карл явился в Монсо посреди ночи. Я изобразила гнев, когда взволнованный король поднял меня с постели, но едва могла скрыть свою радость, когда Карл упал передо мной на колени и, обняв меня за ноги, поклялся, что примет решение Тайного совета. Он умолял меня вернуться в Париж.
Я настояла на том, чтобы Карл остался с нами в Монсо на четыре дня. Мы с Эдуардом старались убедить короля, что Колиньи пользуется им без зазрения совести. Много раз Карл хныкал как ребенок или впадал в неконтролируемый гнев, но на третий день выдохся и начал к нам прислушиваться. В итоге он согласился избегать компании Колиньи до свадьбы Марго.
Только тогда мы вернулись в город. Это было пятнадцатого августа, накануне церемонии. Начиная с десятого числа солнце нещадно палило с выцветшего голубого неба. На обратном пути наш экипаж взбивал тучи пыли.
Утомленная, я вышла из кареты. В Монсо долгие дни и вечера я проводила с сыновьями. Вместе с Эдуардом мы говорили Карлу о Колиньи. Толком ничего не добились и решили подождать, пока не пройдет венчание.
Поднимаясь по лестнице в апартаменты, я увидела мадам Гонди. По-прежнему красивая, но усталая и нездоровая, она поджидала меня на площадке. Камеристка не улыбнулась, встретившись со мной взглядом, в руке она крепко сжимала письмо.
Я поднялась на площадку и протянула руку за посланием. Сломав печать, я развернула бумагу и прямо там, при свете лампы, которую держала мадам Гонди, начала читать.
Почерк был мужской, но принадлежал не Цуниге, а герцогу Альбе, преследователю гугенотов. Я взглянула на дату: тринадцатое августа.
Многоуважаемой королеве Франции Екатерине
Ваше королевское величество, насколько я понимаю, посол короля Филиппа во Франции дон Диего де Цунига доложил Вам о вторжении французских солдат в Нидерланды. Ими командовал один из Ваших генералов-гугенотов. Я слышал, что этот генерал — доверенное лицо Вашего сына, короля Карла.
Возможно, Вы пожелаете спросить Вашего сына, знает ли он или его друг-гугенот о том, что три тысячи вооруженных французских солдат высадились на нашей границе сегодня рано утром. Было бы неплохо, если бы Вы обратили внимание на тот факт, что мои источники — а они прекрасно осведомлены о деятельности адмирала Колиньи — проинформировали меня о том, что он собирает армию численностью не менее четырнадцати тысяч солдат.
Мне известно, что большинство еретиков находятся сейчас в Париже на бракосочетании их вождя с Вашей дочерью, сестрой короля Карла. Они захватили с собой оружие, чтобы после церемонии сразу двинуться в Нидерланды.
Дон Диего также сообщает, что Вы понятия не имели о сложившемся положении и что Ваш Совет проголосовал против вторжения в Нидерланды армии адмирала Колиньи. Если это правда, Вашей семье грозит серьезная опасность. Возможно, я пришлю Вашему величеству несколько своих надежных шпионов. Они утверждают, что парижские кузнецы день и ночь куют для гугенотов мечи и другое вооружение и что сразу после заседания Совета господин Колиньи публично хвалился, что он не признает решений Совета. Он выступит в Нидерланды в любом случае, даже без согласия короля, и разобьет меня своей армией, насчитывающей четырнадцать тысяч французов.
По мнению моего короля, такова расплата за то, что Вы допустили к своему столу еретиков.
Дон Диего, уверенный в том, что король Карл пожелает разобраться с этим вопросом в частном порядке, просил меня не поднимать оружия против Франции, а рассказать Вашему величеству об этом прискорбном преступлении против Испании.
Письмо я направил с самым быстрым посыльным, который сейчас ожидает Вашего ответа.
Ваш слуга Божьей милостью
Я дошла до аванзала, опустилась в кресло у стола и подняла глаза на мадам Гонди, которая поставила возле меня лампу.
— Будьте добры, пригласите ко мне тотчас герцога Анжуйского. Передайте ему, что дело не терпит отлагательства.
Когда камеристка удалилась, я положила голову на стол. Щека почувствовала гладкую холодную поверхность дерева. Лампа замигала, отбросила мою тень на стену. Я вдруг подумала о своей тетке, о том, как она сидела поздно вечером и, несмотря на вывихнутое запястье, строчила письма. Это было накануне нашего бегства из Флоренции.
«Больше никакой крови», — говорила я Руджиери. «Больше никакой крови», но дом Валуа — моя кровь — был сейчас в опасности.
Вспомнив глаза мальчика на конюшне, смотревшие на меня с немым упреком, я решилась.
На следующее утро, в субботу, в большом бальном зале Лувра состоялась помолвка. На ней присутствовали триста гостей, среди которых и дядя жениха, кардинал де Бурбон. Наварр и Марго приготовились подписать толстый брачный договор.
Марго наклонилась над последней страницей, всхлипнула, отложила перо и закрыла лицо ладонями. Я подошла к ней, обняла и улыбнулась кардиналу.
— Нервы, — пояснила я ему и прошептала дочери на ухо: — Отбрось мысли, просто сделай это. Давай.
Я вложила дочери в пальцы перо и накрыла рукой ее руку. Плечи Марго задрожали от сдерживаемых слез, и она нацарапала свою подпись.
Наварр сохранял приятное достойное выражение лица. Он глядел на кардинала и не обратил внимания на этот инцидент. У меня, как и у противившейся невесты, не было сил смотреть на Генриха. В то же время я напоминала себе: у меня нет доказательств, что Наварр поощряет адмирала на развязывание войны. Если я отменю бракосочетание, то лишусь надежды на мир и выступлю против Колиньи.
Я обняла Марго, кардинал перекрестил молодоженов и благословил их. Я поцеловала сначала дочь, потом Генриха.
