времен. Может и не так, про то он точно сказать не мог, но отчего-то подумалось именно об этом.

На центральной площади возле кремля располагался основной источник достатка города, рынок. Глядя на него Виктор вдруг почувствовал, что на него дохнуло чем-то родным. Вот стоят рядами лавки, ну прямо один в один контейнерный рынок из его мира. Откинутые козырьки, которые в непогоду выполняют роль навеса, а как лавка закрывается, ставня, прилавок к которому подходят покупатели и рассматривают выложенный товар, некоторые образцы висят на специальных крючьях или натянутых бечевках, но схожесть только этим и ограничивалась.

Все постройки были бревенчатыми, люди расхаживающие по проходам, а считай улицам, одеты в совершенно непривычные одежды. Вот казалось бы, особого разнообразия нет, кафтаны, рубахи, сарафаны, платья. Ага, щаз-з-з. От разнообразия просто глаза разбегались, а от ярких насыщенных цветов одежд рябило в глазах. Он как-то слышал, что в средние века все было мрачное и серое, потому как каска для тканей была не в пример дорогой, а стало быть дорогими и сами ткани из коих одежды и шились. Может и так. Может мужчина мог себе позволить за всю жизнь только один кафтан. Впрочем, так оно по сути и было. Вот только та дорогая краска настолько крепко въедалась в ткань, что хранила яркий цвет не до первой стирки, а на протяжении нескольких лет.

Что сильнее всего удивило Волкова, так это то, что даже в их просвещенный двадцать первый век с асфальтовым покрытием, на тех рынках вполне себе возможно провалиться в лужу чуть не по колено, а покупатели продираются по рядам в поисках вожделенного товара, проявляя чудеса акробатической ловкости или невероятной стойкости, когда провалившись таки в лужу и хватанув обувкой воду, с маниакальным упорством продолжают поход за покупками. И плевать торговцам, что люди чуть не утопают, плевать и администрации рынка, которая не удосужилась нормально спланировать участок и устроить дренажную систему. Мучаются люди? А пусть мучаются, деваться-то им некуда, все одно сюда придут, так чего тогда лоб морщить и мошной трясти, устраивая все по людски. Ну их. Здесь отношение к покупателю было совсем иным. Улицы, а проходы между лавками были довольно широкими, так что особой толчии не наблюдалось, а народу было ой как не мало, были выстланы досками, причем Виктор ни в коей мере не наблюдал, чтобы там было грязно, как видно владельцы лавок отвечали за порядок перед своими заведениями, или же этим занималась администрация а может и совместно. Была и просторная площадка на которой выстроились ряды телег. Вести торг с повозок строго настрого возбранялось, хочешь торговать, пожалте бери в наем лавку, кстати не так дорого, и торгуй на милость. Крестьянину понятное дело лавка ни к чему, но для них были крытые ряды.

Если это удивило Виктора, то не произвело впечатления на остатки памяти Добролюба, уж что-что, а рыночные порядки ему были знакомы хорошо, вон и площадка для скоморохов, нечего им делать среди рядов, если только в качестве зазывал пройтись. Не сказать, что так уж все в Брячиславии были приучены к порядку, этот процесс как раз претерпевал становление, под давлением непоколебимой воли и пристальным взором со стороны великого князя Миролюба, а Звонград в деле чистых и пригожих улиц и рынка в частности, опережал даже столицу. В стране всячески поощрялось частное предпринимательство, как говорили в его мире, малый и средний бизнес. Те кто налаживал какое-либо производство получали и послабления в податях, а если в деле усматривался государственный интерес, то в случае нехватки средств самостоятельно поднять производство, вполне можно было рассчитывать на участие в проекте казны.

Одним словом Миролюб оказался эдаким реформатором, который решил поднять экономику своей страны, вот только воевать он ни с кем не стремился, в отличии от своего батюшки, который все соки из страны был готов выжать, жилы надорвать, но на любой косой взгляд ответить силой оружия. Правда, сколько Миролюб не стремился к спокойной жизни ничего-то у него не выходило. Если с другими худо-бедно договориться еще получалось, то вот Гульдия никак не хотела жить в мире. Причина этого была известна, так уж сложилось, что большой торговый тракт проходил не задевая ее земель, через нее шел северный путь, а гульдам хотелось оседлать обе торговые артерии. Вот и бились они, то с Фрязией, которую уже изрядно потеснили, но до тракта так и не добрались, то с Брячиславией, этот соперник все же считался менее серьезным, однако успеха добиться пока не получалось. Хотя, правитель их каждый раз выходил на переговоры о мире, и теснили поначалу гульды несговорчивых брячиславичей, но потом все возвращалось на круги своя, а уж после того как поставили Обережную, так Гульдам и вовсе стало кисло. Но вот не сдавались они, хоть тресни.

Подворье боярина Смолина, полкового воеводы, это считай генерал-губернатора, полномочия один в один и даже повыше будут, располагалось в вороньей слободке. Отчего такое неблагозвучное название? Так, откуда взяться благозвучности, если над тем местом после последнего падения града, пятьдесят лет назад, когда только кремль и удержался, долго кружило воронье, бои там были самые жуткие, потому как боярские подворья располагались именно в той стороне. Находились умники кои указывали, мол воеводе можно бы подворье свое и в кремле устроить, благо места там было в избытке, так что одна воеводская усадебка никак не потеснила бы воинский люд. Но Световид только ухмылялся в ответ и говорил, что ему вполне пригоже жить на том самом месте где веками проживали представители их рода.

Едва рассмотрев приближающихся всадников, привратник поспешил распахнуть ворота. Негоже бояричу протискиваться в калитку, как бы он сам не утверждал обратного. Не имело значения как именно выезжал или въезжал бояре и их домочадцы, проехать или пройти они могли только через открытые нараспашку ворота и никак иначе.

— Здрав будь, боярич, — приветствовал задорный голос старичка, отвесившего земной поклон. Градимир не стал чиниться и в ответ склонил голову, вот вроде и едва кивнул, но видно, что проделал он это с уважением к годам и верности с которой старик служит уже не один десяток лет, — Поздорову ли путь прошел? — А вот это уже угасающим голосом, так как цепкий взгляд выхватывает и непорядок в одежде, и несколько потрепанный вид, и повязку на кисти, а отсутствие двух боевых холопов, только подтверждают догадку, что что-то не так. — Как ты боярич? — А вот это уже с нескрываемой заботой и тревогой.

— Нормально все, Стоян. Вот только Белугу и Судимира, тати побили.

— Царствие им небесное. Стало быть и Буяна того…

— Под выстрел попал, бедолага, мучился пока не добили. Отец-то дома?

— Дома боярич. Я уж послал Вертка, поди уж знает.

Градимир проехал прямиком к дому и спешился возле крыльца, где у него перенял коня конюх. Там же подобрали узду и у Виктора, который вел второго коня в поводу, да и мудрено это ехать верхом, коли на коне навьючено еще одно седло сумы, да оружие. Не пристало так-то нагружать всякой всячиной боевого коня, ну да иного под рукой не оказалось, чего уж, чай не рассыплется.

— Эвон стало быть как все, обернулось. Плохо, что из татей никого в живых не осталось, перемудрил тут твой скоморох.

— Какой же он мой, отец? Чай не холоп. Опять же не лез бы он в это дело, да Секач, дурила, решил его жизни лишить, а о том позабыл, что загнанная в угол крыса, от страха вполне себе может и на кота напасть и клочья пустить. Но то твоя правда, Секача живым бы не мешало, на нем грехов много.

— Стало быть так. С этого дня, менее чем с четырьмя холопами чтобы носа за стены града не показывал. Бойцов сам подберу и все разъясню и попомни мои слова, если доложат, что не возжелал их слушать и все по своему вертишь, применю всю отцовскую волю и челом великому князю ударю, так что будешь дома сидеть как на цепи. Ить каким мирным вьюношей был, настолько тихим, что я грешным делом дурья башка забеспокоился, сам же на службу определил, а теперь сладу нет, уж мутил от настоек успокоительных.

— Отец, ты ить и сам полки водил, да и не получится на воеводстве сидеть не имея опыта бранного. А как ворог подступит?

— У тя того опыта уж в трое против моего, а те все мало. Вот видит бог, отпишу Миролюбу, ударю челом, чтоб от службы ратной тебя ослобонил.

— Не надо отец.

— Да как не надо-то? А кто дело примет?

— Есть и младшие, Горислав…

— Ты еще Храбра помяни, — вспылил отец. Нет, все же на фоне остальных детей старшенький был куда покладистее и умнее, те двое без бранного поля и огня в крови себя вообще не мнили, какое там наследство, все прахом пойдет, все в огне сгорит. Кстати самым отможенным как раз был младший, который отличался боевитостью с самого раннего детства, потому и Храбр, храбрый значит.