открылась вся низость прекрасного пола. И тут же вернулся к делу. – А чего я такого сказал? Насколько мне известно, разведен ты всего месяца два. Выходит, ему надо было сказать, что ты мне уже давно заплатил? Я решил, что его ко мне подослала твоя бывшая супруга, мало ей было, что ты все оставил, так еще твою долю за машину ей подавай!

– С каких это пор такими делами занимается уголовный розыск? – глухо буркнул я.

Его и без того длинное лицо вытянулось еще больше.

– Уголовный розыск? – изумленно протянул он. – И правда… собственно… – Гонза умолк, вопросительно глядя на меня. – Но с какой стати? Что стряслось?

– Убийство с ограблением, – сказал я. – Ты сидишь с примитивным убийцей, прикончившим беспомощного старца, чтобы заплатить нетерпеливому кредитору. Этот кредитор, разумеется, ты.

Я увидел, как в его простодушных голубых глазах, привычных к тяготам тысячекилометровых дорог, промелькнула тень. Это меня доконало. Гон за молчал, а у меня пропал даже мой жалкий юмор висельника.

Старого своего друга я не рассмешил. Зато не сомневался, что где-то, может совсем близко отсюда, посмеивается в усы поручик Павровский.

Он сидел на ступеньках под тем же самым навесиком, уткнув подбородок в сложенные на коленях руки. Красный комбинезон сиял за завесой дождя, как маленькое солнышко, но мальчик выглядел подавленным и заброшенным. Услышав шум моей машины, он поднял голову. Я остановился у калитки. На этот раз она была открыта. К дому пошел прямо через мокрый газон, трава на котором за эти два дня подросла еще выше.

Лукаш даже не шевельнулся, только подтянул колени повыше к подбородку. Он исподлобья глядел на меня сквозь щель между красными рукавом и светлым вихром, похожий на загнанного в угол зверька.

– Привет! – сказал я ему.

Мальчик не ответил. Из-за маски напускного безразличия хмуро глядели голубые глаза.

– Ты что, не разговариваешь со мной? – Я поднялся на две ступеньки под навесик. – Что я тебе сделал?

– Убежали отсюда как вор, – холодно ответил он. – Так не поступают.

– Но, Лукаш, – примирительно начал я.

– Меня зовут Льюк! – со злостью отрезал он.

Я пропустил это мимо ушей и спросил;

– Бабушка дома?

Мальчик едва заметно покачал головой.

– Еще не приехала?

Снова отрицательный кивок. И больше ничего. Я шагнул обратно под дождь.

– Ну, ничего не поделаешь. Раз ты со мной говорить не желаешь… Пойду.

Глаза под белыми ресницами испуганно расширились. Я медленно двинулся к калитке.

– Постойте! – Высокий детский голос сорвался. Я обернулся и вместо замкнутого, ожесточенного зверька увидел испуганного ребенка.

– Почему вы со мной не попрощались? Я встал, приготовил вам завтрак… – Лукаш отчаянно мигал своими голубыми глазами, пытаясь удержать слезы.

Я быстро повернул назад.

– Не сердись на меня, – смиренно сказал я. – Мне нужно было успеть на автобус в пять часов, а будить тебя не хотелось. Пусть, думаю, еще поспит.

– Я встал, – мрачно заявил он. – То есть встал бы! Мне это нетрудно. Вы зайдете? – В голосе его слышались просьба и скрытая надежда.

– Ну, раз ты приглашаешь… – кивнул я.

Комната была далеко не так прибрана, как в прошлый раз. В кухонном углу стояла немытая посуда, на столе рядом с зачерствевшим куском хлеба початая банка сосисок, возле нее открытая баночка с горчицей. Тот, кто здесь обедал, не потрудился воспользоваться тарелкой. Перехватив мой взгляд, Лукаш покраснел. Подбежав к столу, поспешно начал прибирать.

– Садитесь, – предложил он, убирая со стола и пытаясь прикрыть грязные тарелки. – Я сварю вам кофе, или, может, хотите виски?

– Кофе, – попросил я. – Сегодня я за рулем.

Лукаш поставил на огонь кофейник. Вернувшись к столу, стянул испачканную скатерть и постелил две цветные салфетки. Я наблюдал, как усердно он хлопочет, чтобы мне было хорошо, и сердце у меня щемило. Этот маленький стойкий человечек еще более одинок, чем я. А ведь еще ребенок, двенадцати лет от роду. Ребенок, чьи родители затерялись бог знает в каких краях. И нет у него никого, кроме этой бабушки, которая явно больше заботится о своем американском старике, чем об этом детеныше без родины. Я разозлился на нее. Можно так долго оставлять без присмотра малыша в этакой глухомани?!

Лукаш поставил передо мной большую чашку и сахарницу.

– Я сварил вам покрепче, – сказал он. – Бабушка говорит, что я варю хороший кофе. – Усевшись напротив, он с тревогой выжидал, пока я отопью. Мальчик выглядел осунувшимся и каким-то запущенным – возможно, из-за своих длинных волос.

Отхлебнув кофе, я обжег себе язык и кивнул с видом знатока.