их, но и всем сообщай щедро». Но современный человек готов поверить в инопланетян, мутантов, привидения, вампиров, но только не в сатану. Может быть, кто-то целенаправленно вытравливает представления о нем, а заодно и о Боге?.. Впрочем, кажется, я оборвал твой рассказ. Что дальше?

— А, ну, — попытался сосредоточиться Деснин, — в общем, приодит кореш, ну в смысле я к Аббату. Рассказываю, мол, так и так, а он даже ничуть не удивился. Усмехается только. Тут я и понял, что он всю эту игру спецом затеял. Психолог чёртов. Он давно этого Аптекаря убрать хотел, а тут я сам всё сделал, по собственной воле. Он мне мокрухи не поручал, так что сам чистым оставался. Ну а я… Сказал он, что мне ноги надо делать и залечь где-нибудь на дно. Ну я и подался подальше от Москвы. Свой родной Кадилов не люблю я, да и надежней было схорониться в облцентре — Смирново. Там и подругу подцепил, у чурок отбил: они падкие до русских целок, гады. Пока деньги были, торчал там. А как кончились, думаю: надо обратно в столицу. Обычная жизнь тогда не по мне была. Я, конечно, понимал, что на прежнее место меня Аббат уже не возьмёт — меченый я, а он любил чистеньких. Но думал, может куда-нето пристроит — должок всё-таки за ним. Ну, а чтоб первое время в Москве перекантоваться, жизнь там, сам знаешь, какая, решил я пару досок с собой прихватить. Доски — это иконы по-нашему. Они там в большой цене. Хм! Всё-таки странный у нас народ: воры замаливают грехи на ворованных иконах, купленных на ворованные же деньги.

— Да какой там «замаливают» — мода просто, — вмешался в повествование попутчик. — Раньше — книги на полках; теперь — иконы по стенам. Природа, даже Бог — и тот всего лишь предмет пользования, аксессуар. А к вере полное равнодушие. Органа веры нет, вот и нечем верить.

— Может и так, — согласился Деснин и продолжил. — Ну, в общем, решил я с Богом поделиться. Я ведь тогда ничего не знал и… Присмотрел себе одну сельскую церковь. Не новую, каких сейчас понастроили, а старую, настоящую. И поп при ней, знаешь, тоже настоящий, не то, что нынешние. Всю жизнь при этой церкви прожил. Говорят, при Советах единственная действующая церковь была на несколько районов, это я потом узнал. Так вот…

В этот момент поезд остановился, и по вагону прошуршала проводница, невнятно бубня себе под нос: «Печужск. Стоим две минуты».

— Черт! — вскочил Деснин. — Это ж моя станция — тут до Василькова рукой подать.

Глаза попутчика вновь странно блеснули.

— Хм, удачи, — попрощался он и уже вдогонку Деснину произнес, — Способность к вере — это в наше время уже не так мало. До встречи.

Но последних слов Деснин не расслышал.

От райцентра, небольшого городка, где сошел Деснин, Васильково располагалось совсем рядом. Нужно было только пересечь поле и кладбище.

День был в самом разгаре. Вовсю палило летнее солнце, в траве без умолку трещали кузнечики. Вскоре Деснина начала мучить жажда. По лбу стекали ручейки пота. Семь лет назад путь казался гораздо короче. Но вот поле кончилось, началось кладбище, которое со дня его последнего визита в эти края заметно разрослось. Если раньше между церковным погостом и городским кладбищем было приличное расстояние, то теперь они слились друг с другом, и пристанище мертвых вытянулось таким образом в длину километра на полтора. Ясное лазурное небо никак не вписывалось в кладбищенский пейзаж. Впрочем, Деснин и не смотрел по сторонам. Он не упускал из виду церковные купола, сверкавшие впереди, среди деревьев. С колокольни доносился благовест, и это еще более умиротворяло душу. Деснин прибавил шагу.

Семь лет он готовился к этой встрече. Семь лет представлял себе тот день, когда зайдёт к Никодиму в ветхую избушку, падёт пред ним на колени и скажет… Что, собственно, он скажет, Деснин так до сих пор и не придумал. Но он точно знал, что должен зайти к Никодиму, должен повидаться с ним.

Деснин расстегнул ворот рубахи, зацепив рукой верёвочку, на которой висел крестик. Теперь этот крестик выбился поверх рубахи.

Вот уж и церковь. В отличие от Московского храма, сельский не выглядел столь сурово, да и размерами был гораздо меньше. В старину храмы строили так, чтобы они хоть и возвышались над деревянными домами, но не было в этом возвышении чего-то вызывающего. Храм воспринимался как конный витязь среди пеших дружинников и невольно напоминал, что каждый христианин — воин духа. От этого церковь была ближе и понятней, не так угнетала, как городские громадины.

«Уж здесь-то я свой, — думал Деснин, любуясь изяществом этой небольшой церкви. — Отсюда меня не попросят». Теперь только обогнуть её, и за ней будет та самая избушка. Деснин обогнул церковь и…

На месте избушки была лишь куча чёрных углей да пара обгорелых брёвен. На этом фоне смутно белела кафелем обнаженная печь. Деснин чуть не присел от изумления. В горле, и до того томимом жаждой, окончательно пересохло.

Деснин обернулся. Церковные ворота оказались открытыми. Было слышно, что там идёт служба. Не чувствуя под собой ног, он направился туда. В нём ещё теплилась надежда увидеть Никодима, хотя дурные предчувствия просто переполняли. Народу в церкви было не много. Священник, который вёл службу, стоял в это время спиной ко входу.

«Со спины вроде похож, — неслись в голове Деснина мысли. — Но со спины все попы одинаковы. Да и по голосу, когда читают, их не различишь — все на один лад бубнят».

В этот момент священник обернулся. Деснин аж отпрянул. И не от испуга. Ничего такого страшного в облике обернувшегося не было. Просто его поразил контраст между тем, что он хотел видеть и тем, что увидел. Зато священник, в свою очередь увидев Деснина, отпрянул именно от испуга — столь ужасно было перекошенное лицо вошедшего в церковь. Но через мгновение священник отошёл от увиденного и продолжил службу. Отсутствующим взглядом Деснин наблюдал за ним.

Служба велась несколько оригинальным способом. Батюшка то и дело бесцеремонно облизывал губы, словно только что плотно пообедал. Вполне вероятно, так оно и было: в тощей режеватой бородёнке его наблюдались хлебные крошки. Переворачивая страницы Евангелия, батюшка громко, на всю церковь, плевал себе на пальцы и столь же громко зевал, во всю раскрывая рот. Было что-то отталкивающие во всём его облике, особенно бросалась в глаза противная лиловая родинка у самой пазухи носа. Батюшка вообще как-то не вписывался в церковный догмат, который гласит: «Образ священника — это иконографический образ Спасителя, символ Его присутствия на земле».

В этот момент прямо к церковному крыльцу — теперь это можно было сделать, так как обгоревший заборчик разобрали — подкатила BMWуха, водитель которой принялся настырно сигналить. Батюшка делал вид, что не слышит. Тогда из машины вышли двое с тугими загривками и, войдя в притвор, стали показывать батюшке знаками, чтобы тот вышел.

— Отойдите, рабы Божии, — грозно полупропел священник. На что один из звавших, не выдержав, прокричал:

— Ну ты, козел бородатый, хватит фигней страдать. Пошли бухать, да и тема есть.

— Через полчаса сам приеду, — отозвался батюшка.

— Ты чё, какие полчаса?

В зале послышалось недовольное роптанье.

— Алло, гараж! — заметив это, обратился к прихожанам батюшка. — А ну потише базар! Вы чего сюда, молиться пришли или болтать?

Тут взгляд батюшки упал на Деснина.

— А ты на меня чего так вылупился? А ну иди, гуляй отседа! Иди, иди.

Деснин, сам не свой, неуверенной походкой вышел на улицу и вновь замер при виде пепелища.

По дороге шел бородатый мужичок с коромыслом на плече. Оттого, что он слегка пошатывался, вода из полных ведер то и дело плескалась на землю. Мужичок этот был местный пономарь. Носил небольшую,