накладки и упущения вышли, к тому же ругань учителя на К. нисколько не действует, как с гуся вода, он не школьник какой-нибудь, ему это почти безразлично, кроме того, он надеется, что вскорости ему и вовсе не придется иметь с учителем дело. Словом, если Ханс имел в виду только помощь против учителя, то он, К., премного благодарен, но в этом нужды нет, пусть спокойно возвращается в класс, надо надеяться, его там не накажут.

И хотя К. не особенно и скорее невольно напирал на то, что помощь ему не нужна только против учителя, Ханс очень ясно все оттенки расслышал и тотчас спросил, не нужна ли К. помощь в чем другом, он с радостью поможет, а если сам не в силах, попросит маму, она-то поможет наверняка^{18}. Вот и отец, когда у него неприятности, всегда просит маму помочь. Кстати, мама уже как-то раз про К. спрашивала, сама она из дома почти не выходит, тогда, у Лаземана, можно считать, исключительный случай был, однако он, Ханс, часто там бывает, к детям Лаземана приходит поиграть, вот мама однажды его и спросила, а что, не заходил ли, часом, снова землемер. Правда, мама очень слабенькая и усталая, без дела, зря ее выспрашивать нельзя, поэтому он тогда только и сказал, что землемера у Лаземанов больше не видел, а с тех пор разговора об этом не было; зато теперь, когда Ханс его в школе встретил, он нарочно заговорил с К., теперь-то будет что матери рассказать. Мама больше всего любит, когда ее желания без всяких просьб угадывают и исполняют. На это К., после некоторого размышления, ответил, что помощь ему не нужна, он ни в чем не нуждается, однако со стороны Ханса очень мило, что он хочет помочь, и он, К., за доброе намерение весьма ему благодарен, вполне возможно, когда-нибудь ему что и понадобится, он тогда обязательно обратится, адрес у него теперь есть. Зато вот он, К., со своей стороны, мог бы, наверно, помочь уже сейчас, ему больно смотреть, что мать Ханса недомогает и, судя по всему, никто здесь в ее недуге не разобрался; а в таких запущенных случаях может наступить серьезное ухудшение вообще-то не слишком даже серьезной болезни. Так вот, он располагает некоторыми познаниями во врачевании, и, что еще важнее, у него есть опыт в уходе за больными. Там, где иной раз оказывались бессильными врачи, ему сопутствовала удача. Дома его за целительские способности даже «горьким зельем» прозвали. Во всяком случае, он хотел бы взглянуть на мать Ханса и поговорить с ней. Быть может, он сумеет помочь дельным советом, хотя бы ради Ханса он сделает это с радостью. Услышав такое предложение, Ханс поначалу просиял, что подбило К. на еще большую настойчивость, однако итог вышел неблагоприятный, ибо с какой бы стороны К. ни заходил, Ханс, внешне даже без особого сожаления, на все вопросы отвечал, что чужим к маме никак нельзя, ее надобно беречь, ведь волноваться ей вредно; после прошлого раза, хотя К. и перемолвился-то с ней всего лишь парой слов, она несколько дней с постели не вставала, впрочем, такое с ней случается часто. А отец в тот раз очень на К. осерчал и ни за что не позволит, чтобы К. маму навестил, он тогда, наоборот, сам хотел к К. пойти и проучить его за такое поведение, только мама его и удержала. А главное, сама мама в общем-то ни с кем говорить не хочет, и ее вопрос насчет К. тут вовсе не исключение, напротив, раз уж она о К. упомянула, то могла бы высказать и пожелание его увидеть, но она этого не сделала и тем самым ясно выразила свою волю. Значит, она хотела про К. только услышать, а говорить с ним не хотела. И вообще ее недомогание — не совсем болезнь, она прекрасно знает причины своего нездоровья, иногда даже намеком дает понять, что, вероятно, все дело в здешнем воздухе, она его плохо переносит, но и уезжать из этих мест не хочет, из-за отца и детей, да и чувствует себя уже получше, не то что прежде. Вот в общем-то и все, что К. удалось узнать; кстати, смышленость и даже изворотливость Ханса возрастали на глазах, ибо теперь он явно старался мать от К. оградить, от того самого К., которому совсем недавно якобы так хотел помочь; больше того, в своем благом намерении не подпускать К. к матушке он даже опровергал теперь кое-какие свои прежние утверждения, например относительно ее болезни. Тем не менее К. и сейчас ясно видел, что Ханс по-прежнему хорошо к нему настроен, просто когда дело касалось матери, он забывал про все на свете; кто бы и каким бы образом ни затевал что-нибудь неугодное матери, он вмиг оказывался нехорош, сейчас это был К., но ведь мог бы, к примеру, оказаться и отец. К. именно это и решил испробовать, сказав, что со стороны отца, конечно, весьма благоразумно оберегать мать от малейшего беспокойства, предполагай он, К., нечто подобное, он бы, разумеется, никогда с мамой Ханса заговорить не осмелился, так что и сейчас, задним числом, просит передать домашним свои извинения. С другой стороны, он не вполне понимает, почему отец, если причины недуга установлены с такой очевидностью, как утверждает Ханс, удерживает мать от смены обстановки, не давая ей возможности подышать другим воздухом; именно удерживает, тут иначе не скажешь, ведь не уезжает она только из-за него и из-за детей, но детей она могла бы взять с собой, ей не обязательно уезжать надолго, да и далеко ездить не придется; совсем рядом, наверху, на замковой горе воздух наверняка совсем другой. Расходов на такую поездку отцу вряд ли пристало бояться, как-никак он знаменитый на всю округу сапожный мастер, вдобавок у него или у матери наверняка найдутся в Замке родные и знакомые, которые с радостью примут ее погостить. Почему в таком случае он ее не отпускает? С такой болезнью шутить не стоит, он, К., видел маму Ханса лишь мельком, но ее бледность и слабость настолько бросались в глаза, что просто вынудили К. заговорить с ней, он сразу удивился, как это больную оставляют в спертом, душном воздухе, посреди всеобщего мытья и стирки, да еще кричат и горланят при ней без зазрения совести. Отец, видимо, просто не знает, о каком заболевании идет речь, и, если даже в последнее время, быть может, наступило улучшение, болезнь эта капризная, с норовом, и в конце концов, если с ней не бороться, она наваливается всею силой, а тогда уж ничем не помочь. Так что, если К. нельзя с матерью Ханса поговорить, может, было бы неплохо хоть с отцом побеседовать, обратив его внимание на все эти вещи.

Ханс выслушал К. очень внимательно, почти все понял, да и в том, чего не понял, все равно явственно ощутил угрожающую серьезность положения. И тем не менее ответил, что К. поговорить с отцом никак нельзя, отец его невзлюбил и, наверно, будет обходиться с ним так же, как учитель. Он сказал все это, упомянув о К. с застенчивой улыбкой, а об отце — с ожесточением и горечью. Однако добавил, что, вероятно, К. все же мог бы поговорить с мамой, но только без ведома отца. Тут Ханс задумался, напряженно глядя в одну точку, ну совсем как женщина, намеревающаяся совершить нечто недозволенное и практично прикидывающая, как бы провернуть это безнаказанно, после чего объявил, что послезавтра, наверно, можно попробовать, отец вечером идет в «Господское подворье», у него там с кем-то встреча, и тогда он, Ханс, вечером зайдет за К. и отведет того к маме, если, разумеется, мама согласится, что еще большой вопрос. Прежде всего потому, что она ни в чем отцу не перечит, во всем ему уступает, даже в затеях, вздорность которых и ему, малолетке, очевидна. По всему выходило, что Ханс, полагая, будто хочет помочь К., просто сам себя обманывает, на самом-то деле это он ищет у К. подмоги против отца и, раз уж не удалось найти помощи среди прежних знакомых, пытается выведать, не может ли этот откуда ни возьмись появившийся чужак, которого вон даже мама заприметила и в разговоре упомянула, ему пособить. Пусть неосознанно, но до чего скрытным и почти хитрым оказался этот мальчуган, хотя прежде ни в словах его, ни в повадке вроде бы и намека не было на лукавство, и только теперь, задним числом, из случайных оговорок или с умыслом выпытанных признаний оно так ясно вышло наружу. И вот уже он при К. пускается в долгие рассуждения о том, какие предстоит одолеть трудности, нет, при всем желании Ханса трудности почти непреодолимы, не зная, как быть, он подолгу задумывался, то и дело с надеждой устремляя на К. взгляд своих недоуменных, беспокойно моргающих глаз. До ухода отца матери ничего говорить нельзя, иначе отец непременно узнает и все сорвется, значит, сказать можно лишь после, но и тогда, с учетом состояния матери, не сразу, а исподволь, улучив подходящий предлог, лишь тогда он сможет спросить у матери разрешения и только после этого пойти за К., да вот не будет ли слишком поздно, не грозит ли им уже возвращение отца? Нет, никак не получается, невозможно. К. в ответ стал доказывать, что, напротив, ничего невозможного тут нет. Напрасно Ханс думает, будто им не хватит времени, короткой встречи, короткого разговора вполне достаточно, да и ходить за ним Хансу не придется. К. спрячется где-нибудь около дома и подождет, а когда Ханс подаст знак, войдет. Нет, не согласился Ханс, опять проявляя особое радение о матери, ждать возле дома никак нельзя, без ведома матери К. вообще не должен к ним отправляться, в такой тайный от матери сговор с К. он, Ханс, вступать никак не может, он должен привести К. только из школы и не раньше, чем мама, обо всем уже зная, даст на то свое согласие. Хорошо, сказал К., тогда оно и вправду рискованно, тогда и вправду не исключено, что отец застигнет его у них дома, и даже если этого не случится, мать, из одного только опасения, что такое может произойти, К. прийти не позволит, так или иначе, но во всех случаях выходит, что из-за отца все сорвется. Тут Ханс в свою очередь нашел что возразить, и так они препирались еще довольно долго. Давно уже К. подозвал Ханса с парты к своему учительскому столу и, поставив его перед собой между коленей, время от времени поощрительно