Раш стоял и смотрел, как англичанин корчится на полу с сине-багровым лицом. Ну же, давайте налетайте, мысленно звал он врагов.

Они не спешили. Должно быть, англичане понимали, что огнестрельного оружия Раш не испугается – наоборот, будет рад, если его изрешетят пулями. Немца на какое-то время оставили наедине с трупом, потом запустили в камеру усыпляющий газ, и Раш опять потерял сознание. Когда он очнулся, камера была пуста. Ужасно хотелось пить, воды не было. Есть тоже хотелось, но еды никто не предлагал. В камере было пусто – лишь лампочка, резина и тишина. Воспользовавшись передышкой, Раш попытался собраться с мыслями. Нужно было составить какой-то план действий.

Поначалу ничего не удавалось – все застилало отчаяние. Потом забрезжил свет: все-таки они его не убили. Значит, он им зачем-то нужен. Зачем?

Ясно, что Конуэй раскололся. Его схватили англичане, он им все рассказал, выдал своего напарника. Таким образом, англичанам о Раше кое-что известно. Скорее всего, они знают все, что известно Конуэю. В живых его оставили для того, чтобы получить дополнительную информацию.

Раш решил, что у него есть шанс. Конечно, Конуэй знал не так уж мало: о приезде Раша в Стокгольм, о событиях, произошедших в шведской столице, о биографии Раша. Но есть многое такое, о чем репортер не имеет ни малейшего понятия, а для англичан эти сведения представляют огромную важность. Что ж, им придется за информацию заплатить...

Раш стал думать о том, какую цену запросить. В банковском сейфе в Дублине лежат десять тысяч фунтов плюс двадцать тысяч, которые Конуэй привез во второй раз. Итого, тридцать тысяч.

Неплохие деньги. Какое-то время на них можно вполне сносно пожить. Пожить и прикинуть, как и когда рассчитаться с Конуэем. Раш почувствовал, что его охватывает неудержимое желание убивать. Он с вожделением подумал о Шелленберге, о его крахмальном воротничке, холодной и умной улыбке. Несколько секунд Раш наслаждался, представляя себе, как расправится с двумя своими лютыми врагами, но потом взял себя в руки и вновь принялся размышлять.

Главное – обеспечить себе свободу действий. Раш взглянул на затянутые резиной стены, на свое голое тело. Да, до свободы действий пока далековато. Неизвестно, осуществим ли его план. Но внезапно Раш понял, что больше не хочет умирать. А ведь совсем недавно на борту самолета он с удовольствием проломил бы обшивку, чтобы вместе с ненавистными англичанами рухнуть вниз.

Но время идет, и человек меняется.

Голос раздался как бы ниоткуда. Очевидно, в потолок был встроен невидимый динамик. Голос звучал мягко, но настойчиво – англичане пытались войти с ним в контакт. Раш решил проигнорировать эти попытки. Тогда зазвучал другой голос – суровый и угрожающий. Он требовал, чтобы Раш согласился давать показания, иначе... Немец проигнорировал и второй голос.

Затем его ноздри опять ощутили газ. Он не стал сопротивляться, потому что знал – газ все равно его одолеет. Вместо этого Раш сделал вид, что уже потерял сознание, и растянулся на полу. Но англичане не клюнули – качали газ до тех пор, пока немец действительно не потерял сознание.

Очнулся он, опять затянутый в смирительную рубашку и прикрученный к какому-то столу. После того как он открыл глаза, его целый час не трогали. Потом вошел врач, воткнул в руку Раша шприц. Наверное, пентотал, подумал немец. Хотят развязать мне язык. Или они придумали еще какое-то средство, о котором у нас пока неизвестно? Он уже чувствовал, что ему неудержимо хочется поболтать.

Последним усилием воли Раш направил свою мысль в нужном направлении.

– Вы работаете на Шелленберга? – спросил приятный голос.

– Яволь, майн фюрер, – ответил Раш.

Рядом кто-то удивленно ахнул, потом воцарилось молчание.

– Расскажите мне про Шелленберга. Что вы о нем думаете?

– Майн фюрер, рейхсфюрер говорит, что... – Голос Раша оборвался. Он изо всех сил старался затянуть паузу, но язык сам порывался что-то сказать.

– Что говорит рейхсфюрер?

Раш почувствовал, что больше не может сопротивляться, и скороговоркой заговорил:

– Клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер германской империи, в том, что буду хранить тебе вечную и незыблемую верность. Клянусь повиноваться вплоть до самой смерти тебе и командирам, которых ты назначишь. Да поможет мне Господь!

И Раш захохотал. Точнее, попытался захохотать, но вместо смеха у него из горла вырвался какой-то скрипучий клекот. Этот звук даже самому Рашу показался безумным.

– Это хорошо, что вы такой верный солдат, Раш.

Говоривший владел немецким языком в совершенстве – причем не австрийским диалектом, как Гитлер, а самым настоящим хохдойчем.

– А вы – не очень, мой фюрер, – сказал Раш.

Он чувствовал, что не может удержаться – очень хотелось поговорить и добиться, чтобы приятный голос его похвалил. Мозг стал как чужой: чьи-то теплые руки нежно его массировали, вертели и так и сяк. Пой, приказал себе Раш. «Хорст Вессель» – отличная песня.

– 'Выше знамена...' – заорал он.

Послышались чьи-то шаги, потом негромкий шепот.

Раш пропел всю песню до конца, все три куплета. Впервые он исполнял ее соло. Англичане терпеливо ждали, когда он допоет. Потом Раш еще раз произнес клятву СС. Язык заплетался, слова налезали одно на другое, словно им не терпелось поскорее сорваться с губ. Наркотик набирал силу. Рашу казалось, что содержимое его черепной коробки выставлено на всеобщее обозрение. Нужно держаться одной линии, не сворачивать в сторону...

– Яволь, герр рейхспротектор! – рявкнул он. – Это и в самом деле отличный клинок. Испанская сталь, из Толедо... В четыре часа? Разумеется, герр рейхспротектор!

Отлично, сцена всплыла в его памяти, как наяву. Гейдрих размахивал рапирой перед самым его носом и повторял:

– Вам никогда не победить меня, Раш.

Рейхспротектор знал, что говорит: если бы Раш победил, ему пришлось бы об этом пожалеть. Гейдрих не любил проигрывать.

Но проклятый язык не желал успокаиваться. Раш с ужасом почувствовал, что сейчас сболтнет лишнее.

– Я должен сообщить вам кое-что о Гейдрихе, – сами сказали губы. Усилием воли Раш заставил себя добавить: – Мой фюрер.

Потом опять забормотал о выпадах, переходе в терцию, батмане и прочих фехтовальных терминах. Раш старался нести всякую чушь, держаться фехтовальной тематики.

– Так что Гейдрих? – спросил приятный голос откуда-то издалека.

– Он мертв! – заорал Раш. – Слава Богу, мертв!

Он сжал челюсти, чтобы больше ничего не говорить. Если бы только можно было задохнуться, потерять сознание, уснуть.

– Слишком сильная доза, – сказал приятный голос.

– Он и так сообщил немало.

– Ничего связного.

– Он мертв! – вновь крикнул Раш. У него перед глазами предстал госпиталь в Праге. – Целых девять дней умирал!

– Этот человек знал Гейдриха, Гиммлера, Гитлера.

– Надо будет попробовать еще раз.

Пой же, черт тебя подери, приказал себе Раш. Кажется, о самом главном он так и не проболтался. Как там начинается «Хорст Вессель»?

– 'Выше знамена...'

– Полный псих.

– Они все психи.

Раш прикусил себе язык, зажал его между зубами. Больше он не сказал ни слова. Его вывезли в камеру прямо на каталке – решили не рисковать понапрасну. Раш чувствовал сквозь полузабытье, как его