закричала ему вслед:
– Иди сюда, Пороховая ты Гузка этакая! Получи то, что тебе по вкусу придется!
И с тех пор никто не называл его иначе.
Пороховая Гузка в Высокогорье – скорее всего мой лучший друг. Спорю на что угодно! Родись я в здешних краях, мы были бы друзьями. Но для Пороховой Гузки и прочих ребят я все еще «мальчонка Пробуждающей Совесть с равнины Низовья». И хотя люди в здешних горах добры к нам и учтивы, да и услужливы тоже, однако на каждом шагу замечаешь, что ты для них – чужак.
Житель Высокогорья вовсе не полагается ни на кого, кто не из его родичей или кого он не знал бы с пеленок. Чем дольше я здесь живу, тем яснее становится – сколько же, собственно говоря, у них тайн! И хотя Пороховой Гузке я куда больше по нраву, попади он в беду, он все равно пойдет к Кинни. Потому как Кинни – его троюродный брат, а я всего лишь обитатель Низовья. И проживи я здесь хоть пятнадцать лет, я все еще им и останусь. Так оно и бывает, коли ты – Пороховая Гузка…
Сколько раз это приводило меня в такое бешенство, что мне хотелось послать их всех к черту и отправиться домой в Березки, где я хоть и по-прежнему сын Пробуждающей Совесть, но где люди по крайней мере знали меня сызмальства. Порой на меня нападает такая тоска по дому, по Березкам, что я чуть не плачу. И это только бередит рану, потому как вернуться нам туда нельзя.
Дом Под Липами, где мы жили, ныне обгоревшая развалина, а люди Дракана постоянно ищут моих матушку и сестру. Да и Нико тоже, хотя, если посмотреть, виноват во всем он один.
Всякий раз, когда надо фехтовать, Каллан находит нам новое место. Он говорит, что будущий страж караванов должен сражаться когда угодно и где угодно – на глинистой почве, на неровной земле, на склоне горы, в лесу или на болоте. Никогда нельзя знать, где вынырнет шайка разбойников.
В тот день он взял нас с собой в узкое высохшее ущелье, где некогда бежал ручей. Там было полным-полно мелких и крупных камешков, но зато ни единой тропки, где нога стоит уверенно и прочно. На миг забудешь осмотреться – и останешься там лежать. А коли занят тем, что глядишь, куда поставить ноги, то это тоже худо, потому как Каллан поколачивал нас, когда мы бывали невнимательны.
Я-то, к слову сказать, никогда не приходил с послеполуденных занятий без свежих синяков на спине, на груди, а то и на руках. Кинни жаловался Каллану несколько раз, но тот не обращал на это внимания.
– А чего тебе вообще-то хочется – синяков нынче или удара мечом позднее? Коли не выучишься теперь, потеряешь руку в первый же раз, когда станешь биться всерьез.
Я слушал и держал язык за зубами. И без того худо быть чужаком – жителем Низовья, – а быть еще и плаксой мне не хотелось.
Мы рубились, пока не начало смеркаться. Сначала, как обычно, дрались палками, но под конец Каллан велел нам испытать мечи. И вот всякий раз, когда железо сталкивалось с железом, ущелье полнилось пеньем клинков. Мне казалось, будто звуки эти напоминают звон колоколов. Я потел и спотыкался и снова поднимался на ноги. И даже ни разу не подумал о матушке и о глазах Пробуждающей Совесть или о козах, о картофельных и яблочных очистках. А до чего тепло и радостно от всего этого стало у меня на душе, когда Каллан, похлопав меня по плечу, сказал:
– Хорошо, малец! Ты прирожденный боец! В тебе это есть.
А лучше всего то, что я знал: он прав, потому как я был куда искуснее Кинни и искуснее Пороховой Гузки, а ведь я учился куда меньше. Несколько раз случалось, что тело мое будто само по себе знало, как надо двигаться, а как не надо. Мне казалось, будто в глубине души у меня звучал голос, тонкий голосок, который шептал: «Держи меч
И тут вдруг раздался голос, вовсе в моей душе не звучавший:
– Давин! Твоя матушка ищет тебя!
Я, растерявшись, сбился с толку, а Кинни воспользовался случаем и изо всех сил ударил меня по плечу, да так, что рука моя совсем омертвела и я выронил меч. Клинок зазвенел, ударившись о камни на дне ущелья.
– Ты – мертв! – торжествующе заявил Кинни и уколол меня в грудь острием своего меча.
Во всяком случае, и радость, и теплота, и увлеченность в тот миг умерли в моей душе.
– Нико, неужто у тебя нет ничего лучшего, кроме как бегать по ее поручениям?
Нико, стоя наверху, на краю ущелья, смотрел вниз на меня. Его синие глаза были крайне холодны.
– Нет, Давин, в самом деле – нет! Ты забываешь, кто твоя матушка! Если бы не ее мужество и сила, валяться бы мне на грязной навозной куче палача да быть добычей двадцати ворон. Меня бы казнили за три убийства, совершенных другими. Я обязан ей всем! А ты обязан ей по крайней мере столь глубоким уважением, что непременно расскажешь ей, на что тратишь свое время. Она печалится о тебе.
Кинни вдруг захихикал.
– Милый Давин, сокровище мое, – прошептал он так тихо, чтобы Нико не расслышал его слов, – матушка Пробуждающая Совесть
В гневе я поднял свой упавший меч. Мне хотелось ударить им Кинни. Но больше всего мне хотелось швырнуть его прямо в голову Нико и в его надменное лицо. Как он посмел, стоя здесь, рассказывать мне, чем я обязан своей матушке? Будь наоборот, Нико сделал бы все возможное, чтоб научиться драться по- настоящему, однажды он защитил ее от Дракана и всех прочих недругов, которых он же, Нико, и навязал ей на шею.
– Все равно нынче мы закончили… – вмешался Каллан. – А теперь беги, Давин! Увидимся завтра, ранним утром, коли ты по-прежнему намерен идти со мной на охоту.
Я кивнул. Я очень радовался предстоящей охоте. Каллан одолжил мне один из своих луков, и я мало-помалу по-настоящему хорошенько наловчился попадать в заранее намеченную цель. А что, если Нико расскажет нынче матушке о завтрашней охоте и она ответит мне тогда «нет!»?
Я зашагал как можно быстрее, надеясь, что Нико оставит меня в покое. Однако же, когда мы вышли из леса и уже виден был Каменный круг и дом, что клан Кенси помог нам построить, он больше не выдержал:
– Почему бы тебе не сказать ей об этом, Давин? Ты только и знаешь, что исчезаешь, а ей неведомо, где ты.
– Захоти она это узнать, ей стоит лишь поглядеть на меня. И тогда я, пожалуй, расскажу все – хочется мне того или нет.
Нико взял меня за руку и заставил остановиться. Из-за сумеречного тумана воздух сделался душным и влажным, а капельки влаги покрыли темную бороду Нико.
– Почему ты так глуп? Неужели ты не понимаешь: это – последнее, что ей хотелось бы сделать?
Да, я не понимал. Но старался это скрыть.
– Не смей называть меня глупцом, – только и огрызнулся я. – Я по крайней мере хоть что-то делаю, а ты сидишь сложа руки.
Нико сжал кулаки, и его синие глаза сверкнули из-под темных бровей. Я почти хотел, чтоб он ударил меня, тогда была бы веская причина для драки. Но он, само собой разумеется, этого не сделал. Нико куда больше по нраву уколоть тебя словом.
– Если бы тебе хотелось видеть хотя бы чуточку дальше кончика собственного носа, ты бы понял, что на самом деле она помогает тебе повзрослеть. Возможно, она уже спрашивала тебя, почему ей приходится стирать одну и ту же рубашку каждую неделю, когда у тебя должно быть еще две другие на смену? И вообще, ты стал обманщиком а обманщик – та же болотная руда. Из нее настоящего клинка не выкуешь!
– Коли ты такой умный, почему бы тебе не победить? Ты бы мог обучить меня фехтовать куда лучше Каллана!
Ведь Нико приходился сыном князю, хозяину замка, и в наставниках у него бывали лучшие фехтовальщики, каких только мог пригласить его отец.
Прошло немного времени, прежде чем Нико ответил мне.
– Ежели я пообещаю помочь тебе, – произнес он наконец, – ты расскажешь матушке все как есть?
