Улыбка, разбегающаяся веером морщинок.
— Итак, уважаемый, на этот раз вам удалось выкарабкаться. Для нас ваше лечение закончено. Для вас же оно только начинается. Вы так не считаете? Мы привели вашу ногу в божеский вид. Но надеяться, что вам и впредь будет везти — это большой риск. Однажды может быть поздно.
Михал кивнул.
— И обратите внимание на свою ногу. Надеюсь, мне не надо объяснять, что ваша артериальная система не в состоянии выдержать больше ни одного укола. Вы перенесли тяжелый тромбофлебит. Теперь ваш организм нуждается в абсолютном покое, чтобы по возможности залечить все, что еще возможно. Вы отдаете себе отчет, что при каждой внутривенной инъекции наркотика вашей жизни угрожает внезапный отказ дыхательного центра? Не говоря уже о том, что при уколе в вену может попасть воздух, а это, естественно, повлечет за собой мгновенную смерть от сердечной или легочной эмболии. А то и сердце остановится при чересчур большой дозе. Или инъекция нестерильной иглой приведет к воспалению сердечного эндокарда или костного мозга, гепатиту или СПИДу…
Дальше Михал уже не слушал. Сморила усталость.
— Спасибо, — бессвязно поблагодарил он.
— Ну, ни пуха ни пера, — пожелала врачиха.
Он лежал с закрытыми глазами, абсолютно ни о чем не думая. Ждал санитара, который должен был проводить его до машины. В комнате становилось жарко. Даже сквозь закрытые глаза он ощущал на лице солнечные лучики.
— Гол! — раздалось с улицы.
И шум машин в страговских переулках.
Мчатся из центра и в центр. А я? Куда я мчусь?
И снова психушка. Незаметные взгляды токсикоманов. Следят? Похоже, хотят прикончить прямо здесь? А почему тогда не в реанимации? Достаточно было подмешать чего-нибудь в чай. Или отсоединить капельницу, пока я был без сознания. Почему я не подумал об этом в больнице? Ну хорошо, а как бы они туда попали? Проклятая мания преследования. Там они не могли до меня добраться. Только тут!
Дневной распорядок от минуты к минуте до того мига, когда можно наконец лечь в постель и даже голову спрятать под одеяло. Конец.
А завтра все сначала.
Стыд перед врачом, который выписывал в прошлый раз. Нет у меня сил. Не могу я, понятно?
— Параноидальный психоз, пан Отава. Болезнь прогрессирует.
Изо дня в день одно и то же.
— Никто вас не хочет убить. Ничего не происходит. То, что вы как будто видите, — обыкновенные галлюцинации.
Разве я знаю, где тут правда, а где ложь? Что, если врач заодно с ними?
Бред. Никто меня не собирается ликвидировать. Я сам себя ликвидировал.
Коридор, где бесцельно слоняются тридцать мужчин, не знающих, как убить эти несколько свободных минут. Пальцы машинально скребут по стенке, вдоль которой они с трудом волочат ноги. Изредка сдавленные рыдания. То же зрелище, что и в прошлый раз.
Михал осторожно притирается спиной к стене, чтобы никто не очутился сзади. Сердце бешено колотится.
«Токсикоман, как и алкоголик, постепенно теряет интерес к другим людям. Перестает думать о них», — вспоминает он.
Черт его знает, кто и когда мне это говорил.
«Теряет интерес ко всему, что не связано с наркотиками».
А я вроде еще недавно мог говорить о совсем обыкновенных вещах. И даже надеяться, что они могут иметь отношение и ко мне. Могли. Если бы я не связался с наркотиками. Наивная вера, что есть шанс снова стать нормальным. Что время еще можно повернуть вспять. Сила чувства. Чувство, которое не изгладит ничто. Даже смерть, Ева. Ты. Ты живешь. Живешь во мне. Может, ты и была та — настоящая. Если бы не наркотики. Быть рядом. Рядом… Быть счастливым, не бояться, верить, что так будет всегда.
— Рихард возвращается, Рихард, — из уст в уста проносится по коридору.
Выпущен из отделения для буйных, куда его поместили после очередной облавы.
Старая команда снова в сборе? По крайней мере те, кто еще жив. В женском отделении Даша. Говорят, она привезла в поликлинику своего ребенка, уверяя, что один глаз у него на три сантиметра выше другого. Ее никак не могли успокоить, пока наконец не выяснилось, что она в улёте. В конце концов она даже призналась, что давала ребенку болтушку. По капле в день. Бедняга отлично натренировался уже в материнской утробе. Даша считала, что без болтушки он бы не выжил. Первые дни после рождения он страшно кричал от ломок.
Да. Это уже совсем не тот Рихард, что полтора года назад. Плавающий взгляд, заторможенные движения, дрожь в руках. Результат употребления нейролептических препаратов, которые применяют для успокоения буйных. Садится в углу столовой, чаще всего спиной к столу, только бы никого не видеть. Не то что говорить. И сразу после отбоя молча ложится, укрывшись с головой одеялом.
Но я хочу с тобой говорить, заводится про себя Михал.
Он стаскивает с Рихарда одеяло. Трясет его, чтобы тот наконец перестал притворяться спящим.
— Это что, конец? — выпаливает Михал.
Невидящие глаза.
Несколько секунд, когда вообще неясно, понимает ли Рихард, кто его спрашивает и о чем.
Наконец кивок.
Так же жестоко, как в прошлый раз со Зденеком, когда он спрашивал, умрет или нет.
Стиснуть это горло. Плюнуть в рожу. Задушить на месте.
— Значит, это и есть та настоящая дорога по жизни — чудесная, заманчивая, полная эйфории, о которой ты мечтал? Вот это и есть она?
Рихард улыбнулся.
— Зачем все это было, слышишь? Зачем? — Михал тряс Рихарда так, что скрипучая кровать, на которой тот лежал, начала колыхаться. — Для чего все это было? — Михал чувствовал, как по телу бегают мурашки. Сдавить ему горло. Он знал, что не может ручаться за себя. Даже не надо было напоминать обо всем том горе, о мертвых и искалеченных, о каждодневных мучениях, о Еве…
Рихард попробовал сглотнуть.
— Погоди, — просипел он, высвобождаясь из рук Михала. — Кое-что уже абсолютно ясно, — добавил он, пытаясь улыбнуться.
— Что именно? — в ярости крикнул Михал.
— Допустим, если ты сейчас прочтешь что-нибудь по психиатрии, относительно болезней человеческой души… — Рихард попробовал сесть. — …Или по фармакологии, или по общей медицине, то просто можешь без дальнейшей специализации, без более глубокого изучения выбрать для себя приемлемые или неприемлемые гипотезы…
Михал глазел на Рихарда и лихорадочно соображал, наяву все это или просто очередная серия галлюцинаций. Стоит ли он тут вообще? Вправду ли хотел убить Рихарда?
— И это все? — наконец выдохнул он.
— Может, тебе мало? — улыбнулся Рихард. К нему снова вернулось утраченное поначалу присутствие духа.
— Идиот! — заорал Михал. И опять набросился на Рихарда.
Но тут его уже схватили подбежавшие санитары.
Девятого декабря тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, через три месяца после выписки из психиатрической лечебницы, Михал Отава был найден своей матерью, Марией Отавовой, которая принесла ему еду, в бессознательном состоянии. Он лежал в единственной комнате своей квартиры на полу под
