Еще чуть-чуть — и отключусь. А потом — все.
Он откинул эти проклятые ноги куда-то прочь от себя.
— Да он пьяный, пошли, — прозвучало где-то над левой мини-юбкой и белой майкой с голыми подмышками. Грудь без лифчика, длинные черные волосы, на лице — ужас.
Вот дурища-то!
— А может, его избили? — Это уже та, другая. Красная майка с какими-то китайскими иероглифами.
Избили! — мысленно возликовал Михал.
— Что?.. А вдруг они еще тут, рядом… — Кудахтанье перепуганной брюнетки, и сразу же удаляющийся в никуда стук каблучков.
Не могут же они меня просто так бросить!
Чечетка других туфелек, припустивших вслед за первыми. Светлые, светящиеся в полумраке волосы. Все убыстряющийся перестук по мостовой. И каждый звук как прямое попадание в череп.
— Постой, Ева, постой! — Голос блондинки теперь уже тоже дрожит от страха.
Ева, еще успел подумать он и потерял сознание. Ева!
А с причалившего к пристани речного трамвайчика доносились взрывы хмельного веселья вперемешку с последней мелодией этой вечерней прогулки.
— Что с вами?
Кто-то шлепал его по лицу.
Врач?
Грудь болит так, словно кто-то изо всей силы сжал легкие в ладонях. И противное дыхание собаки, с любопытством обнюхивающей Михала.
— Фу, Арагак!
Какой-то перепуганный старикан лет шестидесяти, с выпирающим из-под старого пиджака брюшком и тщательно ухоженными усиками.
Выгуливает своего любимца?
Выходит, те две телки даже неотложку не вызвали? Эх, ты, Ева!
Он застонал, тщетно пытаясь объяснить, что ему нужен врач.
— Хватили лишнего?
Михал покачал головой, но это движение вызвало новый прилив боли.
— Вызвать врача?
Поверхность воды, высветленная солнцем. Дрожащие в ряби лучики. Выдержать еще пару секунд, а потом… глубоко вдохнуть. Какое же это блаженство! Сколько раз со мной бывало такое? Обязательные субботы и воскресенья на даче, под присмотром предков.
Ну долго еще ждать этого врача? А может, я уже не вынырну никогда? Холодный пот по всему телу. Или просто сырость от булыжной мостовой?
О господи, да беги же! Чего ты стоишь, идиот!
Человек с собакой на поводке беспомощно переминался с ноги на ногу, озираясь в поисках телефонной будки. На секунду ему померещилось, что сердце схватила привычная боль. Или может схватить в любой момент. Как нынче утром. Присесть бы на минутку. Пока не успокоится пульс. Пора кончать с этими проклятыми сигаретами. Не то будет поздно. Грохнусь, как этот вот, где-нибудь на тротуаре, и помочь некому, пронеслось у него в голове.
Михал снова начал судорожно хватать ртом воздух, тело его выгнулось дугой и рухнуло на мостовую.
Только это заставило перепуганного хозяина пса стронуться с места. Какое уж там сердце. Припустил, сам не зная куда. Пес, гавкая, рванул за ним.
Зараза, да где же тут автомат, подумал Михал. И вообще, сколько можно такое выдержать?
Старик вдруг резко свернул. Казалось, будто пошатнулся, но нет, направился не к дальней площаденке, а к ближайшему дому. Постучал в окно.
Ну, давай же, давай, кипятился Михал. После звонка еще минут двадцать прождешь… Ему вдруг отчаянно захотелось вынырнуть из этого мутного сна.
А ведь сколько распинался перед нашими, что чихать хотел на такую жизнь! Ну да, это когда у меня ее никто не отнимал!
В окне мрак. Ни звука. Только отдаленный гул мчащихся по набережной машин.
От ярости, боли и бессилия хотелось биться головой о камни.
Человек с собакой растерянно двинулся по улице.
Еще окно.
И еще.
— Хулиганье! Марш отсюда с вашими шуточками! — Уродливая голова в бигуди. Резкий, визгливый голос, будто вгрызается в дерево циркулярка.
— Ну что вы, извините…
Господи, он еще извиняется! — Михал в бешенстве стиснул зубы.
— Вон там паренек лежит, ему «скорая» нужна. Не будете ли вы так любезны позвонить по номеру сто пятьдесят пять?
— У меня нет телефона!
И хрясь! Окно закрылось. Темнота. Темнота!
Вместо залитой солнцем глади все глубже и глубже под воду. Страшная тишина! Только испуганный старикан семенит куда-то по улице. И звон трамвая на остановке у моста Палацкого.
Ведь это даже не вода, а земля. Меня закопали? Избавились? Удалось-таки.
Но я еще жив. Если бы не этот пласт земли на груди, можно было бы дышать.
Не плачь, мама! Я жив. Спасите меня! Вытащите скорее отсюда!
Где-то слева в земле зашуршала мышь. Нет, не мышь — крыса. За ней другая.
Помогите!
Она кусает меня за ногу! И кровь хлещет, много крови из вены в машинку[6]. Все перепуталось. Да раскидайте вы эту землю! Милиция! Ненавистный звук милицейской сирены, от которого некуда скрыться. Облава? Точно. Когда они просто едут, сирена ревет с переливами. А тут рев все время лупит по мозгам. Это за нами!
Тише!
Пустите меня! Все колышется. Меня сейчас вырвет.
Он открыл глаза. Пространство вокруг сжимается. Какой-то трясущийся гроб.
Белый. И человек, сидящий рядом, тоже белый. Халат, худое, аскетическое лицо, чуть тронутое желтизной. Пристальный взгляд, будто у гипнотизера. Держит у моего лица что-то черное, присосавшееся ко рту и носу.
«Скорая», доходит наконец до Михала. А это кислородная маска.
Машина с синей мигалкой и включенной на полную мощь сиреной летит по ночному городу.
— Спокойно, спокойно… Еще минута, и приедем, — произносит человек в белом.
Но и минута в сумерках бреда кажется Михалу невыносимо долгой. Кажется, и с маской невозможно дышать.
Сделайте же что-нибудь! Вы же врач, хочется крикнуть ему, точно врач — всемогущий бог.
Лицо крепко сжато резиновой маской от кислородной подушки. Но страх потерять сознание от удушья не проходит.
Санитару, склонившемуся над носилками, запомнились в этот момент только расширенные от ужаса глаза Михала. И сухость спины, как всегда, когда исход решают минуты.
Почему он ничего не делает? Почему? Хоть бы какой-нибудь укол! Или понял, что уже без толку?
Разве мог Михал знать, что старик с собакой разыскал-таки полуподвальную квартиру, откуда ему разрешили вызвать «скорую», а произошло это в ту роковую минуту, когда диспетчер на пульте нервно поигрывала ручкой и мысленно, уже в который раз заклинала: ну хоть десять минут пусть никто не звонит.
