заставить его разлюбить Фрину. И вообще, до тридцати еще жить да жить! Когда случится беда, тогда и надо горевать!

Внизу показалось селение, белевшее в лучах солнца. Оно выглядело безлюдным. Никого не было видно. Но самое странное: из-под притолок домов не выбивался дымок. Глава III

Оттуда, где он сидел, почти во главе стола, – он удостоился такой чести в награду за богатую добычу, – Аристон видел лица всех своих товарищей. Юноши покатывались со смеху. Педоном в приливе неожиданной, столь несвойственной ему снисходительности разрешат им устроить пир из награбленных продуктов. Но, как всегда, добавил в бочку меда ложку дегтя:

перед мальчиками расхаживали пьяной походкой, шатались, падали и ползали на животах четыре илота; они валялись на полу, точно свиньи, болтали заплетающимися языками какие-то глупости, пачкали и без того грязные лохмотья мочой и рвотой.

Педоном явно вознамерился преподать подопечным наглядный урок, показать, насколько дуреет человек от пьянства. Спартанец должен всегда иметь ясную голову и незамутненное зрение. Безмозглые пьяницы не выигрывают войны.

Аристон смотрел на отвратительное зрелище, но не мог понять, что гаже: выходки пьяных илотов или поведение человека, который готов смешать людей с грязью, лишь бы доказать свою правоту.

Ведь даже илоты, – сказал однажды дядя Ипполит, – были когда-то людьми. Это потом они из-за нас оскотинились. Мы превратили их во вьючных животных и заставили носить нелепые атрибуты рабства: накидку из овечьей шкуры и шапку из собачьей. Они и периэки принадлежат к одному племени, просто периэки убежали в горы и таким образом сохранили определенную независимость. Хотя из-за смешанных браков в жилах некоторых периэков течет наша кровь и многие из них хорошие люди, даже вполне цивилизованные.

Хорошие… Цивилизованные… Их женщины оторвали Фрине ноги. А потом бросили ее истерзанное, расчлененное тело, потерявшее человеческий облик и превратившееся в груду мяса и переломанных костей, на землю, на поживу псам. А он, Аристон… Сидит за пиршественным столом и ест. Медленно, борясь с подкатывающей тошнотой. Никто бы не сказал по его бесстрастному лицу, что он вынес себе смертный приговор и намеревался привести его в исполнение, не дожидаясь рассвета.

Ибо он, спартанец, проявил трусость. А в Спарте людей за трусость приговаривали к смерти. Какая разница, что никто не знал о буре, которая бушевала сейчас в его душе, не ведал, что он заходится в молчаливом крике, что кровь его бурлит, а в груди становится то жарко, то холодно?! Аристон, казалось, смотрел на пьяных илотов, но на самом деле слушал, что ему нашептывает на ухо демон-даймони-он, нашептывает тихо, сурово и непреклонно:

– Ты бросил ее. Ты стоял и смотрел на весь этот кошмар. Глядел, как ее выпотрошили и бросили внутренности…

– Я был один! – мысленно возразил он. – И без оружия. Они меня тоже могли убить… как менады, которые убивают любого, кто попытается встать на их пути! Я все равно не мог ее спасти! Они и меня разорвали бы на части!

– Ну и что? – сказал даймонион.

И этим было все сказано. Вот где собака зарыта! В сложившихся обстоятельствах долгом Аристона, его неотъемлемой обязанностью было умереть вместе с фриной. Только сражаясь голыми руками со стаей волчиц, только почувствовав, как на него обрушивается град камней, как серпы и ножи полосуют его обнаженное тело, только встав на защиту той, которая почтила его своей любовью и доверием, он мог считаться мужчиной, мог сохранить то, без чего мужчина не в состоянии жить дальше, – честь и достоинство.

А что теперь? Аристон глядел на пьяных илотов, совершенно не разделяя игривого настроения сотоварищей. Он даже не заметил, что красавец Лизандр наконец-то разглядывает его с оттенком нежности. Аристону предстояло умереть. Он пойдет в храм Артемиды, богини целомудрия, и упадет на меч пред ее алтарем в наказание за то, что не сумел защитить целомудрие посвященной ей девственницы. Да- да, ведь расправа над Фриной была не только убийством, это было еще и насилие.

Хотя нет!.. Он не может сейчас принести себя в жертву Артемиде. Богиня с презрением отвергнет Аристона, ибо он заставил бедняжку Фрину нарушить клятву, он вполне мог лишить ее девственности, если бы не торопился спасти свою драгоценную шкуру. Лживыми, кощунственными обещаниями он накликал гнев богов на черноволосую голову Фри-ны. Разве не понятно, что Дионис поразил ее за гордыню, за тщеславие, за веру в то, что она способна стать матерью бога?

Как она в это верила! Но что уж такого тут странного? Любой эллин не задумываясь может назвать множество женщин, которые возлегли с тем или иным сластолюбивым богом и родили потом славных полубогов. Разве многие из этих божественных ублюдков не получили впоследствии дар бессмертия? Больше того, десяткам полубогов было разрешено после окончания их земной жизни восстать из мертвых и вознестись на заоблачный Олимп, то есть превратиться в богов!

То, что Фрина ему поверила, доказывало лишь ее набожность. В худшем случае она грешила – если это вообще можно считать грехом – излишней доверчивостью, тем, что поверила лживому спартанцу. Юная деревенская простушка. Только и всего! Всего-то!

Голубые глаза Аристона потемнели.

– Великий Дионис, неважно, отец ты мне или нет, – гневно прошептал он, – если ты… если все боги так сурово карают за малейшие прегрешения, то я проклинаю вас. Нашлите на меня Эриний… нет, лучше я назову каждую своим именем. Кощунствовать так кощунствовать! Натравите на меня Тизифону и Мегеру, в которых нет ни капли доброты. Но я все равно буду вас проклинать. Однако к одному из вас я все же должен до рассвета сохранить почтительность: к тому, кому я отдам свою жизнь. Скажи, отец Дионис, кто это должен быть? Арес, бог войны, презирающий трусов? Гермес, бог лжецов, воров и мошенников? Или мрачный Аид, повелитель Тартара, бог, которого люди лицемерно зовут Плутоном, владыкой мертвых?

– Никто, – спокойно ответил даймонион, личный демон Аристона. – И ты не должен накладывать на себя руки.

– Но тогда, – прошептал Аристон, – как же…

– Ты должен вернуться и воздать Фрине последние почести. Или ты думаешь, Деймус, которого даже зовут Трусливый, отважится собрать разбросанные кости дочери и похоронить их, как положено по обряду? Неужели ты проявишь трусость, достойную лишь жалкой дворняги? Неужели обречешь тень той, которую по праву можно назвать твоей невестой, на вечные скитания и жарким, пыльным летом, и дождливой зимой, ибо нет у нее родственника, возлюбленного или друга, который умилостивил бы мстительных богов соблюдением похоронных обрядов? Неужто ты позволишь лживой Ликотее навеки опорочить память о Фрине? И не отомстишь за нее? Неужто ты не сделаешь этого, Аристон? Нет, ты должен, даже если тебе грозит гибель, ведь такая смерть вернет тебе возможность называться мужчиной и смоет с тебя позор бесчестья. Или ты думаешь добиться этого легкой, мгновенной смертью, трусливо упав на клинок?

Аристон отодвинул сиденье и встал: спартанцы не возлежали за трапезой, словно изнеженные афиняне. И тут его внимание привлек илот, рыжебородый великан… Так, наверное, выглядел Одиссей, подумал Аристон. Илот смотрел на него спокойно, внимательно, в его голубых глазах не было пьяной мути. Аристон замер. У него мелькнули сразу две мысли. Во-первых, этот человек, очевидно, дориец, фракиец или даже македонец, ибо ни один лакедемонянин, если только он не был выходцем из какого-нибудь племени на юге Эллады, не имел таких светлых волос и румяной кожи.

И, во-вторых, илот был абсолютно трезв. Он лишь прикидывался пьяным.

Как мог человек, в лице которого сквозил ум и было даже некоторое благообразие, родиться среди илотов? Наверно, он из периэков, живших в редких городах, которые основали несколько поколений тому назад дорийские поселенцы (они проникли в Пелопоннес и смешались с более смуглыми местными жителями). Такого человека могли обратить в рабство за долги или какое-нибудь не очень тяжкое преступление. Что ж, тогда понятно.

Однако Аристон все равно не понимал, почему илот смотрит на него со смешанным выражением мучительной тоски и явной гордости. Эти неподдельные чувства, возникшие в душе илота при виде мальчика, заставили его позабыть свою роль и обнаружить, что он каким-то чудом умудрился остаться трезвым.

Однако от взоров посторонних не укрылось то, что Аристон внезапно замер и долго, пристально смотрел