точеный, чуть вздернутый носик, глубокая ямочка на подбородке, капризная, немного приподнятая, верхняя губка, теплоту которой он ощутил на своей щеке при падении на катке… а эти синего бархата большие глаза, окрашивающие белки в нежную просинь и таящие в себе глубину моря, чистоту неба, смущение девственности, нежность любви.

— А ведь она действительно красавица, без колебания подумал он, и их глаза невольно встретились. Он впервые в жизни осознал необыкновенную силу взгляда, для которого не нужны слова, сила которого настолько могущественна и многогранна, что совершенно свободно отражает в себе все человеческие чувства: правду и ложь, волю и трусость, радость и печаль, ненависть и любовь… Любовь, от которой так сладко кружится голова, как-то по другому бьется сердце, ради которой хочется быть чище и лучше, для которой нет запретов и нет пресыщения.

«Моя?» — глазами спросил он Машу. Она на секунду остановила на нем свои счастливые смеющиеся глаза, но смеялись только губы, глаза говорили другое, что наполняло его душу чем-то прекрасным, неизведанным и светлым.

— Только твоя… — ответили глаза Маши и, словно испугавшись, что Брагин не понял ее взгляда, она преувеличенно весело сказала: «Господа, сейчас будем играть в игру… „Кто не доволен своими соседями“… Я, например, совсем недовольна своим… Папа и мама, вы тоже играете».

Она повернула кнопку выключателя и скомандовала: «Раз, два, три». Комната погрузилась в темноту, послышался шум двигающихся стульев, веселый смех, нечаянные возгласы, и чья-то нежная рука коснулась руки Брагина.

— Глупый, — услышал он, и чьи-то волосы слегка защекотали его правое ухо. Кто-то повернул выключатель, и в ярком свете комнаты предстали Вачнадзе с мамой, статский советник с Верочкой, Упорников с Валей и Брагин с Машей.

— А теперь, первый вальс… кавалеры танцуют со своими дамами, — объявила Маша, и все с шумом перешли в гостиную. Маша поставила пластинку одного из Штраусовских вальсов. Вачнадзе почтительно склонил свою красивую голову перед слегка оробевшей мамой и, если физическая красота была унаследована им от его родителей, грация от седых гор Кавказа, то рыцарская почтительность к женщине была дана ему корпусом. Они плавно заскользили по блестящим квадратам паркета, когда статский советник, как знак молчаливого приглашения, склонил седеющую голову перед пухлой Верочкой. Маша грациозно положила левую руку на плечо Брагина и, в темп музыки, они, как на катке, закружились в вальсе. Он особенно близко чувствовал ее сейчас такую нежную, хрупкую, и вдыхал аромат ее слегка открытого тела. Он ясно чувствовал то горьковатый запах весенней черемухи, то пряный аромат пунцово- черных роз, то нежный, чуть уловимый запах гелиотропа… Он не понимал, что это был самый красивый, дурманящий аромат молодого тела — аромат молодости.

Кончился вальс… Вачнадзе торопился проститься, так как ему надо было проводить Верочку, живущую далеко, в районе казарм Сызранского батальона, которым командовал отец Верочки. Было решено в следующее воскресенье идти на дневное представление в цирк Сура. Скоро и для друзей наступил час возвращения в корпус. Они простились с хозяевами и вышли на улицу. Падал спокойный пушистый снег чуть поскрипывая под ногами… Друзья шли молча… Каждый по своему переживал новую встречу… Брагин жадно глотал свежий воздух, следя за веселым кружением нежных снежинок. Ему то хотелось кричать о своем счастьи, то заключить его в непроницаемые рамки тайны, потому что это счастье только его… Но ведь Упорников лучший друг… Ему то я должен сказать, подумал Брагин.

— Николай, я влюблен…

— В кого?

— В Машу…

Друзья идут молча… Но ведь Брагин лучший друг, ему то я обязан сказать, решает Упорников.

— Георгий, я влюблен…

— В кого?

— В Машу…

— Как? — вскрикнул Брагин, ошеломленный ответом друга.

— А вот так… с первого взгляда…

— Но ведь это не по приятельски… Ведь с Машей познакомил тебя я…

— Во первых, познакомился я сам, во вторых, она сама отдала мне предпочтение быть ее кавалером за ужином, а в третьих, настоящая любовь не признает никаких приятельских отношений, — преувеличенно жестко ответил Упорников. Брагин не заметил лукавых, насмешливых огоньков в глазах друга, а Упорников с наигранной жесткостью в голосе продолжал: — Вопросы чести и любви решаются с оружием в руках.

— Дуэль… согласен… в бешенном порыве ответил обезумевший Брагин.

— Дурак! У нас нет оружия, — холодно бросил, как бы расстроенный этим обстоятельством Упорников.

Враги идут молча…

В Брагине кипела горячая кровь предков, мешавшая ему холодно и спокойно найти почетный и честный выход из создавшегося положения, а Упорников едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Я предлагаю тебе другой выход…

— Какой?

— На узелки…

— Как на узелки?

— А вот так… Кто вытянет узелок, тому принадлежит Маша… Но предупреждаю, что наши дружеские отношения должны остаться прежними…

— Согласен…

Друзья остановились у фонаря, и в то время, как Упорников, отвернувшись спиной, завязывал на платке узелок, Брагин мысленно просил своего небесного покровителя Святого Великомученика и Победоносца Георгия, не оставить его в такой серьезный момент жизни.

— Тяни…

Брагин с какой-то уверенностью потянул за одно ушко платка, которое оказалось с узелком.

— Маша! — восторженно воскликнул он, хватая за плечи друга, но обоих отрезвил монотонный бой городских часов, бивших десять — час обязательного возвращения в корпус.

До корпуса оставался всего один квартал. Друзья быстро бежали, влетели в швейцарскую, чуть не сбили с ног «дедушку крокодила» и, как гуттаперчивые мячики, прыгали через две-три ступеньки на третий этаж. Они явились дежурному воспитателю с опозданием в две минуты, что не влекло за собой наказания. Брагин только через неделю узнал, что Упорников завязал на платке два узелка.

Для Брагина наступили тяжелые дни ожиданий следующей встречи с Машей, которую в своих мыслях он уже называл «Машенькой». Это как-то ближе и теплее, думал он, а перед глазами вставал, живой образ той, которая будет спутницей всей его долгой жизни. Все его существо возмущалось, почему на неделе шесть учебных дней, а не четыре, почему так томительно долго ползут дни. Все уроки казались ему скучными, монотонными.

— Зачем они мне? — решил он и просто перестал заниматься. На уроках он скрыто, но тщательно вырисовывал разных размеров монограммы с самыми любимыми и красивыми буквами алфавита — «М. Г.» К счастью за неделю его вызвал только француз Дусс и батюшка Смирнов. По обоим предметам он имел круглые двенадцать, и ему, и на этот раз удалось оставить у преподавателей, если не прекрасное, то вполне удовлетворительное впечатление.

Упорников, проигравший Машу на узелки, к радости Брагина, не поднимал больше этого вопроса, и Брагин жил своей красивой тайной, красивой, потому что она была связана с Машей, красивой, потому что во всем огромном мире эту тайну знал только он — Брагин. Он с нетерпением ждал ночи, когда успокаивается суетный шум дня, когда тяжелый сон, словно временной смертью, сковывает молодые тела кадет. Он нарочно представлялся спящим, чтобы потом, когда наступит тишина безпечного сна, когда дежурный воспитатель обойдет спальню с последним контрольным обходом, крадучись подойти к огромному окну и смотреть в беспредельную ширь лунной ночи. Свет полной луны, ласковый и нежный, светил ему прямо в душу и наполнял ее чем то неизведанным и прекрасным отчего кружилась голова и учащенно билось в груди сердце. Моментами ему казалось, что та же луна, с далекой лазурной вышины,