глаза. Чтобы следовать за ней дальше, такого и в мыслях ни у кого не было, секунда шла за секундой, и молча мы, казалось, приходили к согласию о том, как нам теперь все видится.

В конце концов седая дама встала из-за стола и сказала Томми, который был к ней ближе всех:

– Прелестнейшая вещь. Самая моя любимая. Томми повернулся к ней и издал смешок. Я поспешила ему на выручку, а дама между тем спросила:

– Студенты, да? Искусство изучаете?

– Нет, не то чтобы студенты, – ответила я до того, как Томми мог открыть рот. – Мы просто, ну, интересуемся.

Седая дама лучезарно улыбнулась и начала рассказывать о художнике, на чье полотно мы смотрели: как она с ним связана, какой творческий путь он прошел. Это по крайней мере вывело нас из оцепенения, и мы собрались около нее послушать, как в Хейлшеме собирались около начавшего говорить опекуна. Седая дама, видя такое, сильно воодушевилась, и мы стали кивать и вставлять слова восхищения, слушая про то, где писались эти картины, в какое время дня художник предпочитал работать, как в некоторых случаях он обходился без эскизов. Потом, когда ее рассказ подошел к естественному концу, мы дружно вздохнули, поблагодарили ее и вышли.

Из-за того, что улица была очень узкая, мы некоторое время не могли как следует все обсудить, и все, думаю, были этому только рады. Мы двигались друг за другом, и Родни, который шел первым, театральным жестом взметнул руки, словно был в таком же восторге, как вначале, когда мы только сюда приехали. Но это было не очень убедительно, и, выйдя на более широкую дорогу, мы замедлили шаги и, шаркая, остановились.

Мы опять находились у края утеса. И если перегнуться через перила, можно было, как раньше, увидеть зигзагообразные тропинки, спускающиеся к самому берегу, только на этот раз внизу еще была видна пешеходная дорожка с рядами закрытых на зиму торговых палаток.

Какое-то время мы просто смотрели на все, подставляя лица ветру. Родни по-прежнему пыжился, стараясь быть веселым, – можно подумать, твердо решил, что ничему не позволит испортить такую отменную вылазку. Он стал показывать Крисси что-то в море – очень далеко, у самого горизонта. Но Крисси отвернулась от него и сказала:

– Так – я думаю, мы все согласны, да? Это не Рут – Она издала короткий смешок и коснулась рукой плеча Рут. – Мне очень жаль. Как и всем, конечно. Но Родни ругать, в общем-то, не за что. Не такая уж глупая была затея. Согласитесь, когда мы увидели ее через это стекло, было ведь ощущение…

Она замолчала, потом опять дотронулась до плеча Рут. Та ничего не сказала, но слегка повела плечом – выглядело почти что так, словно она хотела сбросить руку. Искоса Рут смотрела вдаль – скорее на небо, чем на воду. Я видела, что она расстроена, но кому-то, кто не так хорошо ее знал, вполне могло показаться, что она просто задумалась.

– Извини, Рут, – сказал Родни и тоже похлопал ее по плечу. Но, судя по улыбке, он ни секунды не сомневался, что упрекать его совершенно не в чем. Так просит прощения тот, кто попытался оказать тебе услугу, которой ты почему-то не смог воспользоваться.

Глядя в ту минуту на Крисси и Родни, я, помнится, думала: нет, они ничего. По-своему они добры и стараются подбодрить Рут. В то же время, однако, – хотя обращались к Рут они, а мы с Томми молчали, – я была на них в каком-то смысле обижена за подругу. Потому что сочувствие сочувствием, а в глубине души они, я видела, испытывали облегчение. Облегчение от того, что все вышло так, как вышло: что можно утешать Рут, вместо того чтобы завистливо следить за головокружительным взлетом ее надежд. Облегчение от того, что в них не окрепнет мысль, которая и будоражила их, и мучила, и пугала, – мысль, что нам, хейлшемским, открыты многие возможности, закрытые для них. Помню, я думала тогда, как сильно они, Крисси и Родни, отличаются от нас троих.

Потом Томми сказал:

– Не понимаю, какая, собственно, разница. Мы ведь так, развлечение себе хотели устроить.

– Ты, Томми, может быть, и развлекался, – холодно отозвалась Рут, все еще глядя в пространство. – Если бы мы твое «возможное я» искали, ты относился бы ко всему иначе.

– Так же относился бы, – возразил Томми. – По-моему, это все не имеет значения. Пусть даже ты ее найдешь, эту самую модель, с которой ты скопирована. Все равно – какая разница?

– Глубокое соображение! Что бы мы без тебя делали, Томми? – съязвила Рут.

– А по-моему, Томми прав, – вмешалась я. – Глупо предполагать, что у тебя будет такая же жизнь, как у этой модели. Я согласна с Томми. Это было развлечение. Не надо так серьезно.

И я тоже коснулась рукой плеча Рут. Я хотела, чтобы она почувствовала отличие от прикосновений Крисси и Родни, и потому сознательно выбрала в точности то же место. Я ожидала какого-то отклика, сигнала, что от меня и Томми она иначе принимает знаки сопереживания, чем от старожилов. Но она не отреагировала вовсе – даже плечом не повела, как под рукой Крисси.

Я услышала, как Родни за спиной у меня расхаживает взад-вперед, давая понять, что ему холодно на таком ветру.

– Может, зайдем сейчас к Мартину? – предложил он. – Он вон там живет, совсем близко, за теми домами.

Внезапно Рут вздохнула и повернулась к нам.

– Честно говоря, я с самого начала знала, что это глупость.

– Конечно, – рьяно подтвердил Томми. – Так, развлечение. Рут взглянула на него раздраженно.

– Томми, будь добр, оставь свое «так, развлечение» при себе. Всем уже надоело. – Потом, повернувшись к Крисси и Родни, она сказала: – Я не хотела говорить, когда в первый раз от вас об этом услышала. Но поймите простую вещь: это дело безнадежное. Они никогда, никогда не берут таких, как эта женщина. Сообразите: с какой стати она захочет? Мы все это понимаем, только признаваться себе не желаем. Нет, мы скопированы совсем не с таких…

– Рут, – решительно перебила ее я. – Рут, прекрати. Но она продолжала:

– Мы все это знаем. Мы скопированы с отбросов. С наркоманов, проституток, пьяниц, бродяг. Кое-кто, может быть, с заключенных – с тех, которые не психи. Вот от кого мы произошли. Мы все это понимаем, так почему прямо не сказать? От такой женщины? Как же, держи карман. Да, ты прав, Томми. Так, развлечение. Приятно себя кем-то вообразить. Та пожилая женщина в салоне, ее знакомая, – за кого она нас приняла? За студентов, изучающих искусство? Думаете, она бы так же с нами говорила, если бы знала, кто мы такие? Что она, по-вашему, ответила бы, если бы мы ее спросили: «Простите, пожалуйста, вы случайно не знаете, была ли ваша подруга моделью для клонирования?» Да она вышвырнула бы нас вон! Раз мы это понимаем, чего молчать? Хотите искать «возможные я», всерьез хотите – так ищите на помойке. В сточной канаве. В толчке ищите – вот откуда мы все вышли.

– Рут. – Голос Родни был твердым, и в нем звучало предостережение. – Хватит об этом, забудем, и пойдем навестим Мартина. Сегодня у него как раз выходной. Он смешной, веселый, он тебе понравится. Крисси обняла Рут одной рукой.

– Правда, Рут, пойдем. Родни дело предлагает. Рут сделала шаг, и Родни двинулся было.

– Вы идите, если хотите, – тихо сказала я. – Я не иду. Рут обернулась и вгляделась в меня.

– Вот так-так. Кто из нас теперь в расстроенных чувствах?

– Я не в расстроенных чувствах. Просто, Рут, иногда ты несешь такое, что уши вянут.

– Надо же, какое расстройство. Бедная Кэти. Ох как мы правду не любим.

– Дело не в этом. Я не хочу идти в гости к помощнику. Мы не должны их посещать, и я с ним даже не знакома.

Рут пожала плечами и переглянулась с Крисси.

– Ну что ж, – сказала она. – Не вижу причин все время ходить одной компанией. Если эта маленькая особа не желает с нами идти, пусть остается. Может побыть одна.

Она наклонилась к Крисси и театральным шепотом произнесла:

– Это всегда самое лучшее, когда Кэти не в духе. Оставить одну, и потихоньку у нее наладится.