горько пожалел о том, что последовал за ней. Я понял: она хитро устроилась; теперь, что бы я ни сказал Борису, она воспримет это как подтверждение своей правоты. Я снова бросил взгляд на Софи; заметил, как она округляет спину, дабы показать, что по уши погрузилась в журнал, и разозлился еще более.

Борис перевернул страницу и продолжал читать. Через некоторое время он опять пробормотал, не поднимая глаз:

– Отделка ванной кафелем. Теперь мне это по плечу.

На кофейном столике поблизости я увидел кипу газет и подумал, что могу и сам взяться за чтение. Я взял газету и развернул ее. Несколько секунд прошло в молчании. Просматривая статью о германском автомобилестроении, я неожиданно услышал голос Бориса:

– Прости.

Он выговорил это слово не без доли вызова, и я вначале предположил, что Софи ухитрилась его толкнуть или подала ему знак, пока он читал. Я потихоньку скосил глаза на Софи, но она по-прежнему стояла к нам спиной и, похоже, вообще не меняла позы. Борис продолжал:

– Прости, я вел себя как эгоист. Я больше не буду. Никогда больше не стану говорить о Номере Девять. Я уже для этого чересчур взрослый. С такой книгой мне будет легко. Она грандиозная. Скоро я научусь делать все. Я собираюсь заново отделать ванную комнату. Прежде я не представлял себе. Но читаешь – и все-все становится ясно. Никогда больше не буду говорить про Номер Девять.

Создавалось впечатление, что он заранее запомнил и отрепетировал эту речь. Тем не менее казалось, что он говорит с чувством, и мне очень захотелось протянуть руку и утешить его. Но тут я увидел, как вздымаются и опадают плечи Софи, и вспомнил, что зол на нее. Более того, я предвидел, что если позволить ей устроить дела так, как она задумала, в будущем это выйдет нам обоим боком.

Я свернул газету, встал и оглянулся, чтобы посмотреть, появился ли Хоффман. Борис снова заговорил, и в его голосе зазвучали панические ноты:

– Я обещаю, я клянусь всему научиться. Теперь это просто.

Голос Бориса слегка дрожал, но, когда я снова взглянул на него, его глаза упорно не отрывались от страницы. Лицо мальчика, как я заметил, странно вспыхнуло. Потом я уловил движение в дальнем конце вестибюля и увидел Хоффмана, который махал мне из конторки портье.

– Мне нужно идти, – крикнул я Софи. – У меня очень важное дело. Увижусь с вами в другое время.

Борис перевернул страницу, но глаз не поднял.

– Очень скоро, – сказал я Софи, которая обернулась ко мне. – Мы поговорим очень скоро. Но сейчас мне нужно идти.

Хоффман проложил себе путь в центр вестибюля и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, ожидал меня там.

– Простите, что заставил вас ждать, мистер Райдер, – заговорил он. – Нужно было подумать о том, что вы появитесь задолго до собрания, подобного нынешнему, я только что из зала заседаний и скажу вам, сэр, эти простые люди, обычные горожане, невыразимо благодарны вам за то, что вы согласились встретиться с ними лично. Что вы, мистер Райдер, сознаете, как важно услышать из их собственных уст об их достижениях.

Я смерил его строгим взглядом:

– Мистер Хоффман, мы, видимо, не понимаем друг друга. В данную минуту мне требуется два часа занятий на фортепьяно. Два часа полного уединения. Я должен просить вас как можно скорее освободить для меня гостиную.

– А, да, гостиную! – он хохотнул. – Прошу прощения, мистер Райдер, я не вполне понимаю. Как вам известно, комитет Группы взаимной поддержки граждан в эту самую минуту ждет в зале заседаний…

– Мистер Хоффман, мне кажется, вы недооцениваете серьезность положения. Из-за целого ряда непредвиденных событий я уже много дней не прикасался к инструменту. Я должен настаивать на том, чтобы меня как можно скорее допустили к фортепьяно.

– Ну да, мистер Райдер. Конечно, это вполне понятно. Я сделаю все, что могу. Но что касается гостиной, в настоящий момент она совершенно недоступна. Видите ли, она битком набита гостями…

– Вы, кажется, вполне готовы освободить ее для мистера Бродского.

– Да, совершенно верно. Хорошо, сэр, если вам настоятельно необходимо именно то пианино, которое стоит в гостиной, а все остальные инструменты в отеле вас не устраивают, тогда, конечно, я охотно исполню ваше требование. Я сейчас же направлюсь туда лично и предложу гостям уйти: неважно, чем они заняты, пусть даже пьют кофе. При необходимости я так и поступлю. Но пока я не прибег к столь крайним мерам, не будете ли вы так добры рассмотреть другие варианты? Видите ли, сэр, пианино, которое стоит в гостиной, отнюдь не лучшее из тех, что у нас имеются. Собственно, с басовыми нотами там не все в порядке.

– Мистер Хоффман, если то пианино недоступно, тогда, умоляю, обеспечьте мне другое. Я не настаиваю на гостиной. Все, что мне нужно, это хороший инструмент и уединение.

– Комната для занятий. Там вам будет гораздо лучше.

– Хорошо, согласен. Пусть это будет комната для занятий.

– Отлично.

Я последовал за ним. Но, не пройдя и нескольких шагов, он застыл и доверительно склонился ко мне:

– Так, значит, мистер Райдер, комната для занятий понадобится вам сразу после собрания?

– Мистер Хоффман, мне не хотелось бы еще раз надоедать вам объяснениями, как мне дорого время…

– Да-да, мистер Райдер. Конечно, конечно. Понимаю как нельзя лучше. Так, так… вы желаете позаниматься до собрания. Да-да, все ясно. Все нормально, эти люди будут более чем счастливы немного подождать. Что ж, пустяки, – сюда, пожалуйста.

Мы вышли через дверь слева от лифта (раньше я ее не замечал) и двинулись по коридору – очевидно, служебному. Стены были голыми, и флюоресцентные лампы на потолке придавали помещению неуютный, казенный вид. Мы миновали ряд больших задвижных Дверей, из-за которых доносились разнообразные кухонные шумы. Одна из дверей была открыта, и я разглядел ярко, до рези в глазах, освещенную комнату, где на деревянной скамье громоздились один на другом металлические бидоны.

– Большую часть еды для сегодняшнего вечера нам приходится готовить здесь, в отеле, – заметил Хоффман. – В концертном зале, как вы понимаете, возможности кухни очень ограничены.

Мы повернули в сторону, следуя изгибу коридора, мимо, как я предположил, прачечной. Далее нам встретилось еще несколько дверей, за которыми громко, с пугающей злобой ругались два женских голоса. Однако Хоффман, казалось, не придал этому значения и спокойно продолжал путь. Я услышал, как он бормочет:

– Нет-нет, эти граждане – они в любом случае будут благодарны. Они не станут возражать против небольшой отсрочки.

Наконец он остановился перед какой-то дверью, которая ничем не отличалась от других. Я ожидал, что он ее откроет, но вместо этого он отвел глаза и даже отвернулся.

– Туда, мистер Райдер, – промямлил он, небрежным жестом указывая через плечо.

– Благодарю вас, мистер Хоффман.

Я распахнул дверь. Хоффман по-прежнему не сходил с места и смотрел в противоположную сторону.

– Я подожду вас здесь, – добавил он.

– Не стоит, мистер Хоффман. Я сам найду дорогу обратно.

– Я побуду здесь, сэр. Не беспокойтесь.

У меня не было времени на споры, поэтому я поспешил войти.

Передо мной оказалась длинная узкая комната с серым каменным полом. Стены до потолка были облицованы белой плиткой. Слева мне почудился ряд раковин, но я слишком спешил добраться до пианино, чтобы обращать внимание на мелочи. Тем не менее мой взгляд привлекли деревянные кабинки справа. Их было три. Окрашенные в неприятный лягушачий цвет, они помещались вплотную друг к другу. Двери двух боковых кабинок были закрыты, но средняя (она была чуть шире прочих) стояла нараспашку, и я увидел внутри фортепьяно с поднятой крышкой. Без промедления я попытался проникнуть туда, но с досадой