подобного не надевал.

Он говорил куда спокойнее, чем в предыдущий раз, и я вспомнил, с каким повелительным видом он обращался на кладбище к участникам похорон.

– Ну вот, мистер Бродский, – сказал портной, выпрямляясь, и несколько мгновений оба изучали смокинг в зеркале. Потом Бродский покачал головой:

– Нет-нет. Уберите немного. Здесь и здесь. Слишком свободно.

– Сию минуту, мистер Бродский. – Портной поспешно принял смокинг и, на ходу отвесив мне поклон, скрылся за дверью.

Бродский продолжал разглядывать свое отражение, задумчиво теребя высокий воротничок рубашки. Затем он взял расческу и слегка поправил свои волосы, смазанные, как я заметил, бриллиантином.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросил я, подходя ближе.

– Хорошо, – отозвался он и продолжил поправлять прическу. – Я чувствую себя хорошо.

– А нога? Вы уверены, что сможете выступать после такого тяжелого повреждения?

– Да Бог с ней, с ногой. – Бродский отложил расческу и стал изучать результаты своих усилий. – Ничего с ней не было такого уж страшного. Я в полном порядке.

Когда Бродский произносил это, я увидел в зеркале, как хирург, не отходивший все это время от двери, не смог больше сдерживать себя и вступил в комнату. Но прежде чем он успел что-нибудь сказать, Бродский, не оборачиваясь, свирепо бросил:

– Я в полном порядке! Рана не болит!

Хирург удалился за порог, но и оттуда продолжал сверлить сердитым взглядом спину Бродского.

– Но как же, мистер Бродский, – заговорил я спокойно, – вы лишились конечности. Это дело нешуточное.

– Я лишился конечности, верно. – Бродский опять занялся своей прической. – Но это произошло давно, мистер Райдер. Много лет назад, я был, можно сказать, еще ребенком. Это случилось так давно, что я уже с трудом вспоминаю. Дурак доктор не разобрался. Я действительно застрял в велосипеде, но в ловушку попала не живая нога, а протез. Этому дурню даже в голову не пришло. А называет себя хирургом! Мне кажется, Райдер, что я всю свою жизнь прожил без ноги. Сколько же лет прошло? В моем возрасте начинаешь уже забывать. И даже примиряешься с ней. С раной. Она становится твоим старым другом. Конечно, время от времени она дает о себе знать, но я за долгие годы с ней свыкся. Это произошло еще в детстве. Должно быть, несчастный случай на железной дороге. Где-то на Украине. Возможно, в снегах. Кто знает? Сейчас это не имеет значения. Я словно бы всю жизнь таким был. На одной ноге. Это не так плохо. Перестаешь замечать. Дурень доктор. Отпилил деревянную ногу. Да, потекла кровь, она и сейчас течет, и мне нужны ножницы, Райдер. Я за ними послал. Нет-нет, не для раны. Для штанины, ножницы нужны для штанины. Как я могу дирижировать с пустой болтающейся штаниной? Этот идиот доктор, интерн из больницы, отхватил кусок деревянной ноги, так что же мне теперь делать? Ничего другого не остается. Придется… – Он сделал движение, словно отрезал ножницами материю брюк чуть выше колена. – Приходится что-то сделать. Чтобы выглядело поэлегантней. Этот дурень не только погубил мою деревянную ногу, он еще разбередил культю. Рана уже многие годы так не кровоточила. Что за кретин, а еще корчит такую серьезную мину. Воображает себя важной птицей. Отпилив мою деревянную ногу. Отхватил кусок. Не удивительно, что пошла кровь. Все в крови. Однако ногу я потерял много лет назад. Давным-давно – вот как я это ощущаю сейчас. У меня была вся жизнь, чтобы привыкнуть. И тут этот кретин с пилой, и кровь пошла заново. – Он посмотрел вниз и затер ботинком пятно на полу. – Я послал за ножницами. Я должен как можно лучше выглядеть. Я не тщеславный человек. Это не из тщеславия. Но в такой вечер приличный вид просто необходим. На меня будет смотреть она, смотреть и думать о всех тех годах, которые остались позади. А оркестр – он очень даже неплох. Вот, дайте я вам покажу. – Склонившись, он взял дирижерскую палочку и поднял ее к свету. – Отличная палочка. Тут особое ощущение, вы-то знаете. Вы не скажете, что от палочки ничего не зависит. Для меня всегда важен кончик. Он должен быть вот такой. – Он уставился на палочку. – Времени прошло много, но я не боюсь. Я им всем покажу. И к черту компромиссы. Я отдам всего себя. Ваши слова, мистер Райдер. Макс Заттлер. Но этот тип – что за идиот! Каков кретин! В больнице к дверям приставлен!

Последние реплики Бродский с некоторым облегчением прокричал в зеркало, и я увидел, как хирург, удивленно глядевший с порога, ретировался за дверь.

Окончательно прогнав хирурга, Бродский впервые выказал признаки утомления. Он прикрыл глаза и, тяжело дыша, боком откинулся на кресло. Через мгновение, однако, в комнату влетел неизвестный и услужливо протянул Бродскому ножницы.

– Ага, наконец! – С этими словами Бродский взял ножницы. Когда посторонний удалился, Бродский поместил их на полку перед зеркалом и стал приподниматься. Он оперся на спинку стула, потом потянулся к гладильной доске, которая была прислонена к стене рядом с подзеркальником. Я шагнул вперед, чтобы ему помочь, но он с поразительной ловкостью управился сам и сунул доску себе под мышку.

– Видите, – произнес он, печально созерцая пустую штанину. – Нужно что-то делать.

– Хотите, я позову портного?

– Нет-нет. Он не сообразит, что к чему. Я сам сделаю.

Бродский продолжал разглядывать штанину. Наблюдая за ним, я вспомнил, что меня ждет куча неотложных дел. Помимо прочего, необходимо было вернуться к Софи и Борису и справиться о состоянии Густава. Могло оказаться даже, что я нужен позарез, поскольку со мной хотят обсудить какое-то важное решение. Я кашлянул и сказал:

– Если не возражаете, мистер Бродский, мне пора. Бродский не отрывал взгляда от своих брюк.

– Вечер будет великолепен, Райдер, – произнес он невозмутимо. – Она увидит. Наконец-то она узнает все.

Обстановка на подступах к уборной Густава за время моего отсутствия почти не переменилась. Носильщики немного отошли от двери и теперь, тихонько переговариваясь, кучковались по другую сторону коридора. Софи, однако, стояла в той же позе, накинув на сложенные руки пакет и не сводя глаз с приоткрытой двери. Заметив меня, один из носильщиков подошел и произнес вполголоса:

– Он по-прежнему неплохо держится, сэр. Но Йозеф отправился за врачом. Мы решили, что медлить нельзя.

Я кивнул, потом скосил глаза на Софи и спросил спокойно:

– Она там не была?

– Пока нет. Но, уверен, с минуты на минуту зайдет. Несколько секунд мы оба ее разглядывали.

– А Борис? – спросил я.

– Заходил несколько раз, сэр.

– Несколько раз?

– Да. Он и сейчас там.

Я снова кивнул и подошел к Софи. Она не знала, что я вернулся, и, когда я осторожно тронул ее за плечо, вздрогнула. Потом усмехнулась и сказала:

– Он там. Папа. – Да.

Она слегка склонилась набок, чтобы лучше видеть через приоткрытую дверь.

– Ты собираешься отдать ему пальто? – спросил я. Софи опустила глаза на пакет и проговорила:

– Ну да. Да, да. Я как раз думала… – Она умолкла и снова вытянула шею. Потом крикнула: – Борис? Борис! Выйди на минутку.

Через несколько мгновений Борис вышел и тщательно закрыл за собой дверь. Вид у него был очень собранный.

– Ну? – спросила Софи.

Борис бросил взгляд на меня. Потом повернулся к матери и сказал:

– Дедушка говорит, что ему жаль. Он велел мне сказать: ему жаль.

– И это все? Больше он ничего не говорил?

На лице мальчика мелькнуло выражение неуверенности. Затем он произнес успокаивающим