В настоящем камине трещит настоящий огонь, за окнами серый сумрак: снова дождь. Рыжие блики от танцующего пламени отражаются на чёрном зеркальном щитке очков Альбины, мы сидим обнявшись на диване, в тишине. Только потрескивает огонь и постукивает в стёкла дождь. Мне так хорошо, что не хочется думать ни о чём плохом, холодный слизень уполз обратно в свою нору. Я снова снимаю с Альбины очки и парик.

 – Аля, сейчас тебе некого стесняться. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты – моя родная.

 Я тихонько целую её шрамы. Шесть лет в полной темноте. Интересно, какие сны ей снятся? Звуки? Образы прошлого?

 – Аль, а как ты меня себе представляешь?

 Она чуть улыбается уголками губ. Касаясь подушечками пальцев моего лица, она говорит:

 – Ты самая красивая на свете, малыш.

 Хоть я и знаю, что это не так, но пусть сегодня это будет правдой. А она? Ни волос, ни лица. Хотя – для меня – какое это имеет значение? Когда я закрываю глаза, и губы мне щекочет тёплая влажная нежность, целый мир перестаёт что-либо значить.

 – Настенька, ты больше не будешь делать таких глупостей? Это самая ужасная глупость, какую только можно себе представить.

 Я прижимаюсь щекой к её щеке.

 – Нет, Аля. Когда я с тобой, мне хочется жить.

 Мне, зрячей, трудно себе представить, каково это – быть слепым. Мир становится другим, когда гаснет свет. Но он не перестаёт быть, и ты тоже продолжаешь существовать, и нужно как-то находить в нём дорогу. Это и зрячему человеку непросто, а слепому – и того труднее. На ощупь. 

 – Ты давно знакома с Маргаритой? – спрашиваю я.

 Её пальцы ворошат мне волосы.

 – Почему это тебя интересует?

 – Ну… Просто, интересует и всё.

 Тихонько поцеловав меня в висок, она вздыхает:

 – Уже Бог знает сколько лет… Она просто друг, малыш.

 – Такое возможно? – усмехаюсь я.

 – А почему нет? – Альбина трётся своей щекой о мою. – Ведь дружишь же ты с Никой.

 – Ника – это другой случай, – говорю я. – Она… как бы это сказать… У неё другие предпочтения... наверно.

 – Откуда ты знаешь? – усмехается Альбина. – Ведь, как ты говоришь, у неё всё ещё нет парня. Согласись, это немного странно.

 – Нет, Аля, парня у неё нет вовсе не по этой причине, – уверяю я.

 – Откуда тебе знать истинную причину? – говорит Альбина со странной усмешкой в уголках губ.

 – Мы с ней говорили об этом, – отвечаю я твёрдо. – Она ни в чём таком не признавалась.

 – В этом нелегко признаться, милая. А может, она ещё и сама в себе не разобралась.

 Я пытаюсь представить себе на секунду: а если и правда?.. И тут же содрогаюсь: нет. Нет, точно нет. Даже подумать нелепо. Одно я могу сказать определённо:

 – Как бы там ни было, я с ней точно не спала.

 – Вот и я с Маргаритой не спала, – тихо и щекотно говорит Альбина мне на ухо. – Ты что, не веришь мне?

 Я обнимаю её за шею, глажу её по затылку.

 – Я верю тебе, Алюня.

 Тихий долгий вечер плавно переходит в ночь. Меня одолевает зевота: хоть я и вздремнула немного сегодня, а голова всё равно тяжёлая: видно, нурофен ещё не выветрился. Уткнувшись в плечо Альбины, как в подушку, я закрываю глаза. Её тёплая ладонь касается моей щеки.

 – Пойдём спать, зая?

 – Пойдём, – зеваю я.

 Не размыкая объятий, мы идём наверх. Одежда падает с нас, как осенняя листва.

 – Пойдём в душ? – предлагает Альбина.

 Меня совсем сморило, мне не до душа, во всём теле – тяжесть, одна голова весит целую тонну. Я падаю на кровать:

 – Нет, Аля, у меня уже нет сил… К тому же, я сегодня мылась.

 – Ну, ты как хочешь, а я всё-таки ополоснусь. – Альбина целует меня. – Не засыпай, дождись меня. Я ещё не всё тебе сказала.

 Наверно, она хочет кое-чем заняться, думаю я, лёжа на кровати. Да, определённо хочет, это чувствовалось в её голосе и в поцелуе, в прикосновении руки. И под тем, что я остаюсь на ночь, что-то предполагается, не правда ли? Странно лежать в одной постели и ничего не делать, хотя иногда у людей так тоже бывает. Болит голова – самая частая «отмазка». Но что делать, если я смертельно устала и моё самочувствие действительно оставляет желать лучшего?

 Рядом со мной на подушке – аккуратно свёрнутая пижама Альбины. Я глажу её рукой, потом прижимаю к щеке. Ванна с водой, нож, записка – всё это далеко, как страшный сон.

 У мамы были трудные роды, я едва не умерла: я родилась бездыханной. Я подхватила внутрибольничную инфекцию, моя голова была вся в корочках, и я всё время плакала. Какая-то женщина увидела меня и сказала, что я не жилец. Я могла умереть, но не умерла, значит – Бог хотел, чтобы я пришла на эту Землю. А я? Хотела убить себя. Какое я имела право, если Бог хочет иначе? По моим щекам катятся тёплые слёзы, падая на Альбинину пижаму.

 Матрас прогибается под тяжестью тела, мои губы тепло щекочет влажная нежность с чуть приметным ароматом зубной пасты: сбросив махровый халат, Альбина голышом забралась под одеяло. Её чистая кожа пахнет гелем для душа, длинные ноги переплетаются с моими. Поцелуй приобретает глубину и страсть, её грудь прижата к моей, я чувствую её соски. Слёзы всё текут, и Альбина, коснувшись моей мокрой щеки, настороженно замирает.

 – Утёночек! Что такое, маленький? – спрашивает она с нежным беспокойством, гладя меня по щеке, по волосам, вытирая мне слёзы. – Ты что, зайчишка? Ну?

 Мою грудь сотрясает длинный судорожный всхлип.

 – Аля… До меня только сейчас дошёл весь ужас… Весь ужас того, что я чуть не сделала! И ты… И твой звонок… Ты понимаешь, что это значит? Это тебя Бог сподобил… Позвони ты чуть позже…

 – Ш-ш… Не надо, успокойся.