– Да вообще, блин. Ты его не видишь?

– Не, ни разу.

– Я тоже, блин. А знаешь почему? Потому что, зырь, у него тюбетейка-невидимка.

Голоса были, конечно, знакомыми. Я открыл глаза. Правильно, гопы. Пухлый татарин и дохлый с незнакомым акцентом. Вернее, это позавчера акцент был незнакомым. Теперь я слышал, что парень – удмурт из птичьего рода, скорее всего глухариного, Докъя. Я даже мог с ним поговорить, но не был уверен, что гоп меня поймет. Вот бабка его, из рода соек Жикъя, – пожалуй. Но хватит с меня бабок покамест.

Парни были все в той же одежде. Не переодеваются они, что ли. Блин, а я типа переодеваюсь. И вообще – времени-то прошло два дня.

– Да это ж наш бомжара! – совсем обрадовался татарин. – Ох ты, девочка чумазая…

– Ну, здоров, братёк, – сказал второй. – Говорил же, еще встретимся.

Хотелось посидеть еще хоть немного, но это было опасно. Я гопов и раньше-то ни капли не боялся, а теперь, когда Дильки рядом не было, тем более. Пусть у них даже нож, а у меня теперь нет – пофиг. Разберемся. Но сидеть перед ними не следовало – я это всегда знал, а теперь еще и видел повадки и обычаи любой дичи. К мелким хищникам нельзя поворачиваться спиной и выглядеть сильно ниже. Бросятся, даже против желания. Так инстинкт велит.

Я без суеты, но и не медля, сел на лавку и попрочнее уперся ногами в пол, левая впереди, правая под лавкой. Чтобы в случае чего отпрыгнуть в любую сторону – ну или чтобы удар потяжелее вышел. И спокойно сказал:

– Isamme. Умой-а[34].

– Оба-на. Ща умоем, без вопросов, – завелся пухлый, но дохлый придержал его за локоть, серьезно посмотрел на меня и быстро спросил:

– Тон удмурт шат?[35]

– Oй. Умой кылбурлы зеч кыл верало[36] .

– Э, а по-русски можно? – сказал пухлый.

Я пожал плечами. Умнее было ответить. Собеседника ударить тяжелее. Хотя мне пацаны и говорили, что у многих гопов это специальный трюк: разговорить человека, который считает, что собеседника ударить тяжелее, и свалить, когда совсем распоется. Или, наоборот, на собственном полуслове врезать. Даже специальный термин есть, sucker punch.

Но теперь-то я чувствовал, что гопы не готовы еще нападать. Им поговорить хочется. И чем дольше с ними говоришь, тем дальше обострение. Но я не хотел с ними говорить. А на обострение мне было плевать.

– Ты же не один был, а? – сказал пухлый, который в этот раз будто поменялся ролями с дохлым. – Сестренка была, нет? Дедушка был, нет? Или это не дедушка, а? И не сестренка, а? Чё молчим, а? В уши долбимся? Слышь, братёк, он совсем забурел, по ходу. Айда ему уши почистим, а?

Я даже не пошевелился. Рано. Разглядывал обоих. Дохлый тоже почти не шевелился – пялился на меня, думал чего-то. А пухлый заводился – и явно добивал остатки терпения.

– Я не понял, ты самый смелый типа, а? Ты нормально отвечай, когда спрашивают, понял, нет?

– Понял, – сказал я, заулыбавшись.

Пухлый запнулся и вообще осерчал:

– Чё ты понял, блин, а? Тебе вопрос задали, отвечай давай.

– Там много вопросов было, – объяснил я. – Давай по очереди.

– Ну, сука… – выдохнул пухлый, но дохлый сказал:

– Ща, Тимур, погодь. Ты чего один?

Я кивнул и честно ответил:

– Домой срочно надо.

– А что в грязи весь, как бомж?

– Испачкался.

– А сестра где?

– У бабушки осталась.

– А дед?

– Да вон, – сказал я и показал подбородком.

Пухлый обернулся сразу, дохлый был умнее или опытнее, потому прищурился, готовясь встретить мою атаку. Но пухлый протянул счастливым голосом:

– О! А вот и дедушка пришел!

Дохлый быстро развернулся и увидел наконец того самого маньяка в сером плаще, который позавчера щипал Дильку за ногу, а сегодня бродил по электричке, искал кого-нибудь еще, чтобы пощипать. А может, умучить, вдруг понял я, или не я – а рывком растопыривший кожу проволочный каркас. Маньяк вошел в вагон очень тихо и издали изучал обстановку. Хотел даже, кажется, так же тихо убраться обратно в тамбур, но все-таки мягким шагом двинулся к стоявшим спиной гопам. Меня он до поры не видел – гопы заслоняли.

– Здравствуйте, мальчики, – приветливо откликнулся дедок. – А что это вы тут…

– Здравствуйте, дядя Валя, – сказал я любезно.

– О, как это – воссоединение семьи! – воскликнул пухлый.

Дядя Валя убрал улыбку с лица и попросил:

– Молодые люди, пропустите, пожалуйста, я спешу.

– О, а чё, вы уже не родственники? – удивился пухлый, а дохлый, покосившись на меня, совсем перегородил проход.

Я смотрел не шевелясь, но с таким злорадством, что даже рот, кажется, приоткрыл. Удовольствие оказалось недолгим.

– Малой, ты чей, я забыл? – спросил дядя Валя совсем другим тоном.

– Дед, да ты сядь, неудобно же… – продолжил было пухлый, но гад продолжил:

– Равиля, Коськин, Брынзы? Ага, Брынзы. Ты сейчас фуфлом не играй, а быстро сядь на копчик, пока он есть. А то Брынза с Толиком тебя прямо на сто четвертом встретят и быстро в опуски пропишут, я это обеспечу.

Пока он говорил, пухлый худел на глазах, причем худел в сторону противоположной лавки. Дохлый с места вроде не двинулся, но между двумя гопами само собой образовалось пространство, в которое прошли бы полтора дяди Вали, да еще и отдавая честь. Честь дядя Валя отдавать не стал. Он довольно сказал:

– Ну вот, – и качнулся вперед.

– Он урод, детишек любит и, может, убивает, – быстро сказал я по-татарски и удмуртски.

– Кет ul?[37] – туповато спросил пухлый, а дохлый бегло оглянулся на меня, уставился на дядю Валю и сделал шаг, преграждая ему дорогу. Пробормотав:

– Убир мед басьтоз[38].

Я вздрогнул, но сообразил, что это устойчивое проклятие типа «черт побери». Пухлый, увязший в моей фразе, и не расслышал.

– Ul nisli?[39] – снова спросил он, машинально вставая поближе к дохлому.

– Sar?qlarn? segep suyam[40], — объяснил дядя Валя и вытащил из кармана огромный тесак с зазубринами.

Пацаны застыли.

– Ты чего, дед, – туповато сказал пухлый.

Дядя Валя очень быстро провел лезвием вдоль его груди и живота – и куртка распахнулась, показав вязаный свитер под дурацким клетчатым шарфом. Пухлый запоздало дернулся, будто руками заслониться хотел, и снова застыл: дядя Валя поднял тесак к его лицу и сказал:

– Тихо.

Перевел лезвие к лицу дохлого и повторил:

– Тихо, ребятки, так? Так. Брысь.