прикоснувшись к рулю. Я положил на него голову. Словно не несколько дней войны, а целая вечность прошла с тех пор, как я расстался с машиной.
У меня уже был наготове кусочек фольги, который я вытащил из сигаретной пачки, и, как в далекие годы, когда я по ночам брал машину тайком от бабушки, я наклонился под руль и сразу же нашел место, где присоединяются провода зажигания. И аккумулятор, который ты, Адам, заменил, новый аккумулятор, который ты поставил несколько недель тому назад, сразу же ответил на легкое прикосновение — мотор завелся мгновенно.
И я поехал — на север, на восток, черт знает куда. Я плохо ориентируюсь, ищу указатели, останавливаюсь и спрашиваю, как вернуться обратно в Эрец-Исраэль.
— В какую Эрец-Исраэль? — со смехом переспрашивают меня солдаты армейской полиции.
— Неважно, не имеет значения, лишь бы выбраться из пустыни…
А все движется мне навстречу. Танки, пушки, огромные грузовики с боеприпасами. Грохочущая река цвета хаки плыла мне навстречу с приглушенными огнями. А я в своем маленьком драндулете пробираюсь против течения, теснюсь к обочине и все равно мешаю уверенному движению колонн. До моего слуха доносятся проклятия: «Вот чумазый дос,[59] нашел время разгуливать по Синаю». Но я отмалчиваюсь, только робко улыбаюсь, маневрируя между колоннами. Еду без остановок, упрямо, как одержимый, продвигаюсь вперед, лечу по разбитым дорогам, стремлюсь как можно скорее выбраться из пустыни.
Утром я добрался до большого магазина для военнослужащих в Рафиахе, усталый и изможденный после ночной езды, но опьяненный свободой. Сразу же зашел туда, чтобы купить что-нибудь поесть, перехожу от прилавка к прилавку, съедаю суп, ем сосиски, грызу шоколад и конфеты. Вдруг я замечаю в толпе группу религиозных, в черных, как у меня, костюмах. Они с любопытством следят за мной, пораженные моим диким поведением, моей безграничной свободой, наблюдают, как я шастаю себе от прилавка с мясными продуктами к прилавку с молочными и обратно. Я сейчас же решил скрыться. Но у выхода один из них остановил меня, положив руку мне на плечо.
— Подожди минутку, мы тут ищем десятого для утренней молитвы…
— Я уже молился вчера… — Я высвобождаю свое плечо и удираю от них, залезаю в свой «моррис», завожу его и даю газ, оставив их в недоумении.
И вот через несколько километров пустыня наконец-то кончилась. Появляются пальмы, белые дома, мягкие дюны, засаженные фруктовыми садами. Эрец-Исраэль. И чудесный запах моря. Я медленно сбавляю скорость. Итак, я спасен. Лишь теперь я почувствовал, до чего устал. Голова кружится, глаза закрываются. Я выхожу из машины и вдыхаю утренний воздух. Чувствую запах моря. Но где же море? Внезапно я ощутил, что оно необходимо мне, что я должен прикоснуться к нему. Но как добраться отсюда до моря? Я останавливаю лимузин какого-то важного офицера, мчащийся мне навстречу. «Где море?» А он рассердился, чуть не ударил меня, но все-таки показал, куда ехать.
Я прибываю на совершенно чистый берег, вокруг тишина, я за пределами мира, словно нет государства, нет войны, ничего нет. Только шорох волн.
И я ложусь под финиковую пальму, море — вот оно, и сразу же засыпаю, словно под наркозом. Я мог бы лежать так не один день, но заходящее солнце стало светить прямо в глаза, и я проснулся, покрытый песком. Маленький песчаный холмик сдвинулся и прикрыл меня. Такое приятное тепло. А я продолжаю дремать, наслаждаюсь морским ветром, ворочаюсь под песчаным одеялом и, не вставая, снимаю с себя одежду — черный пиджак, цицит, брюки, белье, ботинки и носки, лежу совершенно голый в песке, а потом встаю, отряхиваюсь и иду к морю окунуться.
Что особенно было чудесно — так это совершенное одиночество. После долгих дней в людском круговороте я снова один. Никого нет вокруг. Такая мягкая тишина. Даже шума моторов не слышно из-за шороха волн. А арабы, живущие здесь, как видно, боятся показываться из-за войны. Я надеваю нижнее белье и брожу по берегу, словно он — моя собственность. Чувство времени вернулось ко мне. Все готовится к закату. Солнце, как глаз циклопа, лежит на линии горизонта, тихо смотрит на меня.
Я подхожу к «моррису», машина моя стоит, безмолвная и верная, лицом к морю, и вдруг я со страхом обнаруживаю в ней вещи, принадлежащие тому офицеру; он превратил машину в свой склад. На заднем сиденье несколько сложенных одеял, маленькая палатка разведчиков и даже его таинственная сумка с картами. Я открываю ее дрожащими руками и вижу целую кучу подробных карт Ближнего Востока, Ливии, Судана, Туниса. Маленькая коробочка, в ней — знаки отличия подполковника: сам себе подготовил на случай повышения в чине. И еще — матерчатый белый мешочек и в нем два старых яйца, смятых, с розоватой скорлупой. Я тут же, ни капли не раздумывая, очистил их и с большим удовольствием принялся есть, читая найденный мною интересный документ. Что-то вроде завещания, написанного им жене и двум своим сыновьям. Написано с подъемом, возвышенным стилем, что-то о себе, о народе Израиля, какая-то странная мешанина — предназначение — миссия, история, судьба, страдание. Выспренние фразы, сплошное благочестие и жалость к себе. Меня зазнобило при мысли, какая ярость охватит его, когда он обнаружит, что машина исчезла, — он не успокоится, пока не найдет ее. Может быть, уже пустился в погоню, уже где- то поблизости. Не похоже, чтобы у него нашлось какое-нибудь дело на этой войне.
Я беру все бумаги и карты, рву их на мелкие куски и зарываю в песок, пустую сумку бросаю в море, очищаю машину от следов его присутствия. В багажнике я нашел кисть и большую банку с краской, оставшуюся после того, как он закрасил перед нашим отъездом фары. Внезапно у меня возникает идея — покрасить машину черной краской, изменить цвет.
И я сразу же приступаю к делу. Размешиваю подсохшую сверху краску и в сумерках, дождавшись заката, начинаю широкими мазками красить машину. Стою в одном белье и при слабом вечернем свете превращаю свой «моррис» в гроб. Наношу последние мазки, напевая старую французскую песенку, и вдруг чувствую: кто-то наблюдает за мной. Поворачиваю голову и обнаруживаю за своей спиной на маленьком песчаном холмике несколько силуэтов. Кучка бедуинов в абайях сидит и смотрит, что я делаю. Пришли незаметно. Когда? Кто знает! Кисть выпала у меня из рук в песок. Вот когда я пожалел, что выбросил противотанковое ружье. Остался только штык.
Сидят и глаз с меня не сводят. Я для них — целое событие. Может быть, обсуждают, что со мной делать. Легкая добыча, сама далась им в руки.
Они, наверно, заметили, что я испугался. Вижу, некоторые медленно поднимают руку, словно салютуют, явно это жест приветствия.
Я улыбаюсь им, слегка кланяюсь издали. Подбираю свою одежду и торопливо одеваюсь. Рубашку, цицит, брюки, черный пиджак, даже шляпу. Вдруг мне показалось, что именно эта одежда спасет меня от нападения. А они следят за моими действиями, удивлены, наверно, нет, без всякого сомнения — удивлены. Я вижу, как они вытягивают головы, чтобы получше видеть меня.
Я быстро собираю оставшиеся вещи, зарываю их в темноте в песок, зная, что все, что я закопал, будет вырыто, как только я исчезну, влезаю в машину и пытаюсь завести ее. Но от волнения напутал, очевидно, что-то с проводами, и машина только застонала. Бьюсь минуту-другую, вижу, как они приближаются ко мне, встали в кружок на расстоянии нескольких шагов от машины, смотрят, как я вожусь под рулем.
Теперь они уверены хотя бы в одном — что машина украдена. Я не перестаю улыбаться в сторону темных лиц и при этом в поту, лихорадочно нащупываю проклятые провода. В конце концов завожу машину, нарушая тяжелую тишину, зажигаю фары, два луча света падают на совершенно черное море, начинаю выруливать на поворот — и застреваю в песке.
А тем временем вокруг меня собирается все больше народу, словно птичья стая опустилась в темноте. Дети, подростки, старики вырастают словно из-под земли. Я опускаюсь на колени у колес, чтобы разгрести песок, возвращаюсь в машину, мотор опять заглох, я снова завожу его и застреваю еще глубже.
И тогда я поворачиваюсь лицом к безмолвным силуэтам и безмолвно прошу о помощи. А они только этого и ждали. Сразу же набросились на машину, десятки рук прилипают к свежей краске, я чувствую, как машина просто парит в воздухе, как ее несут к шоссе, и, лишь только колеса касаются земли, я даю газ, проезжаю некоторое расстояние и останавливаюсь. Выхожу из машины, смотрю на темную группу, стоящую в молчании на дороге, приподнимаю шляпу и элегантно помахиваю ею в знак благодарности, в ответ до моих ушей доходит какой-то гул, они бормочут что-то по-арабски — очевидно, благословляют меня с миром,
