понимаю, что здесь происходит. Меня надо пожалеть, а не его, я уже два дня в бреду таскаюсь по дорогам. Подошел посмотреть, действительно ли это Наим, что он делает тут. А он хотел увернуться, или мне показалось, что он собирается, и тогда я схватил его за рубашку, которая и так уже была порвана, и он повис в воздухе, барахтается, или это он такой легкий, или я забыл, какая сила таится в моих руках, ведь сила моя уже несколько лет как в спячке, а когда-то я поднимал моторы, переворачивал машины, сгибал трубы, выпрямлял помятые дверцы.

Я просто подержал его немного в воздухе за рубашку, даже не мной порванную, держу в темноте, а он решил, что я душу его, весь дрожит, и я понимаю его, потому что и сам я боюсь себя, я был способен на все. А Дафи быстро спрыгивает, отбрасывает одеяло, одевается, вся в истерике, никогда я не видел девочку в таком состоянии, нападает на меня. Наим молчит, я молчу, только она не умолкает:

— Оставь его! Он пришел сказать, что он увольняется!

А Наим, все еще вися в воздухе, повторяет за ней:

— Да, я увольняюсь.

— Откуда ты увольняешься?

— Отовсюду, от работы у тебя…

Я роняю его на пол. Сумасшествие какое-то.

— Ты никуда не уйдешь от меня сейчас, хоть ты и уволился. Ты слышишь?

— Слышу…

— Расскажи, что такое случилось со старухой. Где она? Я звонил, никто не отвечает.

А он смотрит на меня, совершенно спокойный.

— Я думаю, что она уже умерла.

— Что???

— Она уже со вчерашнего дня совсем парализована, не говорит, не отвечает, не ест.

— Так почему же ты оставил ее? — закричал я вдруг, у меня было желание растоптать его.

— Но он увольняется…

Снова Дафи. Я шагнул было к ней, чтобы заставить ее наконец-то замолчать, но она увернулась.

Ася появляется на пороге, смотрит на беспорядок в темной комнате, одеяло на полу, смятая простыня, одежда Дафи, Наим торопливо застегивает брюки, надевает ботинки. Из гостиной слышится звук телевизора. Габриэль набросился на цивилизацию. Теперь мы снова потеряем его.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Мы едем посмотреть, что со старухой, пошли…

Габриэль развалился в кресле, смотрит на маленького араба, а тот смотрит на него. Мы вышли из дома. Летний вечер, пасмурный такой, хамсин кончился. «Моррис» завелся с большим трудом, устал после длинной дороги, аккумулятор почти сел. Я выскочил, быстро снял аккумулятор с Асиной машины и бросил его на заднее сиденье, на всякий случай. «Да и лучше, чтобы им не вздумалось поехать за мной следом», — подумал мельком.

Наим сжался на сиденье рядом со мной, боится маленькой черной машины, похожей на гроб. Вид маленького талита, коробки с цицит и остриженными пейсами, меховой шапки и других «предметов культа», разбросанных в машине, действует на него угнетающе. Остерегается ненароком коснуться их. Он хотел сказать что-то, но не успел он открыть рот, как я сказал ему:

— Молчи.

Мы спешим в Нижний город. Коробка скоростей дрожит, мотор продолжает кашлять, издавать странные звуки, идет какой-то процесс распада, но я увеличиваю скорость, срезаю на поворотах, море слева от нас, весь залив какого-то зеленовато-красного цвета. Странный, болезненный цвет.

— Что это? Что случилось с морем?

Я говорю сам с собой, он смотрит на море, собирается ответить.

— Молчи, неважно…

Мы поднялись в квартиру старухи, уже наступили сумерки. Я успел забыть, как выглядит квартира, давно не был здесь. Вот она, в большой комнате, сидит в кресле, чуть наклонившись вперед, мертвая. Рядом с ней на маленькой табуретке — телефон… Она была еще теплой. Умерла всего за несколько часов до нашего приезда. Я взял простыню, лежащую около нее, и расстелил на полу. Сказал ему:

— Давай положим ее на пол.

И мы вместе подняли ее. С нее стали падать газета, разлетаясь по комнате. «Маарив» и «Едиот ахронот» прилипли к телу, она была вся обложена газетами. Никогда я не видел такого количества газет. Наим смотрит на меня, хочет сказать что-то, но не решается.

— В чем дело?

— Она любила газеты… — Какая-то недобрая улыбка на его губах.

Я поднял трубку телефона, чтобы сообщить им, но вдруг передумал. Нет у меня сейчас для этого сил. Надо дать им хотя бы одну ночь.

Было уже семь часов, на улице еще светло, но в комнате темень. Наим зажег себе сигарету, предлагает мне тоже каким-то взрослым движением. Я беру. Он подносит мне спичку, я смотрю на него, и лишь теперь до меня доходит, что произошло между ним и Дафи. Я опускаюсь в кресло, то самое, где сидела мертвая старуха. Мне нужно хоть немного передохнуть.

Старуха лежит передо мной, освещенная слабым вечерним светом. За открытым окном — море, все время меняющее цвет.

— Собери свои вещи и принеси их сюда, — приказываю я ему тихим голосом.

Он идет в свою комнату и возвращается с двумя большими чемоданами.

Итак, он действительно собирался уйти… И даже с имуществом…

Мы вышли. Закрыли за собой дверь. Оставляем старуху, покрытую простыней, на полу, вокруг нее разбросаны газеты. Вдруг мне показалось, что что-то задвигалось там, но это ветер сдвинул с места газетный лист. «Моррис» осел под тяжестью чемоданов Наима, невозможно сдвинуть его с места, но я уперся, не сдаюсь, вожусь с педалью газа, наконец поймал искру, и машина завелась.

Но что делать теперь?

— Куда ехать?

Такой серый вечер, несмотря на безоблачное небо, тонкая мгла окутывает город, дует жаркий ветер. Мы все еще не двигаемся, мотор работает, заряжает аккумулятор. Наим сидит рядом со мной, прислушивается к мотору, курит сигарету. О чем он думает? В сущности, чужой, араб, другой мир, а мне казалось, что он очень привязан ко мне. Нет, я не сержусь на него. Его можно понять, почему бы и нет. И какой смысл разговаривать, надо просто избавиться от него.

Но каким образом?

— Сколько времени это у тебя продолжается с Дафи?..

Я не смотрю на него.

— Только сегодня…

Он тоже не смотрит на меня.

— Переспали?

Он не знает… ему кажется, что да, не уверен, не знает… это первый раз в жизни… если это так называется… не уверен, наверно, да…

Он заикается, голос дрожит, словно вот-вот расплачется, но он не заплакал. Я еще помню, как он стоял тогда в ванной и горько плакал.

Превратился за этот год в маленького любовника…

Внезапная боль пронзила меня. И снова мысль: надо удалить его отсюда немедленно.

Я зажигаю фары, мотор слабеет, начинает кашлять.

Фары горят вполсилы, но я включаю скорость, чувствую, что движения мои какие-то механические, неверные, еще сделаю какую-нибудь глупость, и я замедляю ход, еду очень осторожно.

— Куда ты везешь меня?

Ишь ты. Он еще вопросы задает.

Я не отвечаю.

Машина вот-вот развалится под моими руками. Но оставить ее я не могу. Слишком долго искал я ее по дорогам страны.