княгинь.
– Она сделает меня безобразной, – пробормотала Дези.
– Возможно, и сделаю, – сказала Флоренс.
Папа смотрел то на одну, то на другую. Но вот что он сказал:
– Это будет невозможно. Беа, осилим мы приобрести одну-две вещи от Уорда? Для разнообразия.
– Я продам дом. – Эдвин как всегда был погружен только в собственные мысли.
– Дом? Ах, ты имеешь в виду бабушкин дом? – мама засомневалась. – Неплохо было бы посоветоваться с нами, Эдвин. Ты не согласен, Уильям? Это прекрасное капиталовложение в недвижимость.
– Я буду вкладывать вырученную сумму, когда заплачу моему портному и еще за две-три вещи.
– Эдвин уже взрослый, Беа, мы не можем диктовать ему. Мало ли что мы думаем.
Глаза мамы, которые были только что задумчивыми, сейчас смотрели сурово.
– Мы будем думать за него до тех пор, пока он не поймет, что мы больше не станем его финансировать. В будущем, если у тебя есть долги, Эдвин, это твое собственное дело. И это разумно. Твой отец и я отдали большую часть тебе.
– Я понимаю, мать, понимаю.
– Прекрасно. А теперь… – мама была в этот вечер деловая, как пчела, – … давайте подумаем, что будет с мисс Финч.
– О, она приспособится в два счета в этих стенах, – с легкостью сказал папа.
– Боюсь, ей всегда приходилось приспосабливаться. Хорошо бы сделать ее немножко счастливее, если мы сможем.
– Как всех тех служащих из «Боннингтона», Беа. Ты думаешь об их счастье так же, как об их жалованье?
– Делаю, насколько могу. И мисс Финч обладает в чем-то лучшими качествами, чем хвастовство мамы. Флоренс и Дези могли бы использовать ее пополам как личную служанку.
– Я не хочу иметь служанку и могу сама чистить свои платья. Если я сменила мисс Браун в магазине, то не хочу пользоваться кем-либо, тем более что у нее нет никаких лучших качеств.
– Бедная старая Браун, – сказала мама. – Кажется, сейчас у нее тревожно на сердце. Мы должны заглянуть к ней.
В эту ночь Уильям ворочался в постели, лежа рядом с Беатрис, и ждал, что она обнимет его. Она это делала с любовью и радостно, поскольку знала, что его беспокоит. Он ненавидел смерть, не только смерть бедной мамы, но всякую, уносящую людей из этого мира. Днями и неделями его преследовали мысли о сыром, холодном церковном кладбище и гниении.
Она тоже ненавидела смерть. Но иногда муж отдавал себя в ее объятия и тогда, когда у него не рождались такие мысли.
Так она думала, лежа в постели, слушая шум ветра за окном и нежное дыхание Уильяма. И снова ее душа наполовину мучилась, наполовину была счастлива. Она забыла свою горечь, испытанную сегодня вечером за столом из-за своих детей, которые стали взрослыми.
– Но ты зайди ко мне! – прошипела Флоренс, грубо схватив Дези за запястье. – Чего испугалась?
– Я ненавижу болезни. Запахи.
– Это только гуманный поступок, что ты сходишь и взглянешь на нее. Она знает тебя с пеленок.
– Она никогда не любила меня.
– Не будь дурой! Идем!
Так Дези притащили в темную маленькую комнату, где лежала мисс Браун; сберегая свою энергию, она двигала только глазами, и кончик носа у нее подергивался.
– Мисс Флоренс… мисс Дези…
– Мы принесли вам немножко нарциссов, – сказала Флоренс.
– Ах, вернулась из Парижа…
– Вы имеете в виду Дези? Она приехала пока до Рождества. Вы не помните?
– Конечно… да, да… И скоро обратно?
– В следующем месяце, – ответила Дези, делая над собой усилие, чтобы подойти ближе к постели и улыбнуться этому существу, лежащему на подушках и похожему на скелет. На такой узкой, такой одинокой постели.
– Мистер Чарлз Диккенс приходил в дом напротив и выходил из него.
Сестры помнили это единственное светлое пятно в жизни старой мисс Браун и ее дочери; единственную ценность в их мире, успокаивала себя Дези. И они повторяли эту историю слово в слово каждый раз. Желали они чего-нибудь большего, чем лицезреть мистера Диккенса?
– Что…
– Бледно-желтое для ее танцев, – ответила Флоренс, предвосхищая вопрос мисс Браун. Она добавила, что бледно-желтый шифон на шелковом чехле, похожий на мимозу, купленное платье в салоне Уорда, не в «Боннингтоне».
– Я надеюсь, вскоре вы почувствуете себя лучше, мисс Браун, – сказала Дези естественным тоном.
