прошлых времен. Изнанка нашего дела не будет представлена публике. Но эпоха рекламы связана с публикой, чтобы дать ей правильное представление о моде.

Беатрис посмотрела на короткую юбку Флоренс.

– Если, по-твоему, это правильное представление… Я бы назвала его безобразным и немодным.

– Мама, где бы были наши покупатели, если вы презираете парижское ателье мод?

– Хорошо, я обращу внимание на другие вещи. В конце концов люди еще хотят скатерти из Дамаска и столовое серебро. У твоего отца пунктик, ты знаешь, хранить красивые старинные вещи.

– Это старческая болезнь.

– Да. Возможно, и ты заболеешь ею однажды, моя дорогая.

– Кто знает? Только не вмешивайтесь в мои дела сейчас. Джеймс и я планируем провести зелено- тростниковую неделю.

– Что это такое, разреши тебя спросить?

– Это новый цвет, который мы запускаем в продажу. Мы приглашаем актеров и актрис на легкий завтрак.

– В мое время это были члены королевской семьи, – заметила Беатрис.

– Вы еще раз подтвердили, как вы старомодны! – раздраженно закричала Флоренс. – Неужели королева Мэри будет так смела, что начнет одеваться по новой моде? Может она воспользоваться своим преимуществом, чтобы надеть это? Конечно, не может. А кто-нибудь подобно Марии Темпест – может.

– Почему ты не пошлешь за Дези? – угрюмо спросила Беатрис.

– Дези! В ее мире мечты! Думаете, она сможет сделать карьеру в кино, когда ей за тридцать?!

– Я знаю, ты начинала все, что пригодилось для Дези, когда настаивала сделать свою русскую выставку.

– Оставим эту тему, мама. Мы говорим о совместном бизнесе, и это принесет большой успех, наши доходы падают за последний год. Если мы не позаботимся о «Боннингтоне», он тоже станет старомодным названием. Будьте разумнее, мама. Вы же воевали со своим папой.

– Должно быть, так. Но здесь все модернизировано. Это беспокоит. «Боннингтон» всегда считался первоклассным и разнообразным магазином.

– Но в нем были и цены, которые теперь никто не заплатит или не сможет себе позволить. Джеймс сказал, что до тысяча девятьсот тридцатого года половина больших магазинов в Лондоне разорится.

– А что, Джеймс пророк?

– Я не смотрю через розовые очки. Он просто понимает экономические тенденции, если вы хотите знать, что я думаю о нем.

– А я еще кое-что понимаю в отделе мод, если ты хочешь знать, что я думаю о Джеймсе.

– Тут совсем другое, – заметила Флоренс. – Это подвижный рынок в экономике бизнеса по всей стране. Мировые тенденции.

– Тростниково-зеленая неделя едва ли может быть лекарством от разорения, – ядовито заметила Беатрис.

Она решила медленно прогуляться по своему любимому магазину, по первому этажу, покрытому коврами, всегда нарядному, красочному, с цветными банкетками в проходах, со сверкающим хрусталем и ювелирными изделиями, лампами и абажурами, шелком и парчой. Затем она поднялась по лестнице в прелестный ресторан, вдали – мебель и ковры, поблескивали акры полотна и Дамаска, как холодные голубые льдинки, в отделе мехов блестели норка и соболь, тут же находился джентльмен, накинувший пиджак на одну руку, оставшуюся после войны, – проницательный Джеймс Браш. Здесь были керамика и фарфор, а затем хозяйство Флоренс – мода для леди с гвардией узкобедрых манекенов в непривлекательно обтянутых платьях со спущенной талией, тесно натянутых колокольчиках шляп, спускающихся на брови.

Прежде чем она закончила обход магазина, ее больные бедра дали о себе знать. Она проделала обратный путь в свое убежище, в позолоченную каморку, которая все еще оставалась на возвышении перед главным входом. На днях Флоренс проводила кампанию по высмеиванию ее убежища, сказав, что каморка безнадежно устарела. Во всяком случае, она не достойна хозяина обширного магазина, чтобы сидеть на возвышении подобно мадам в доме сомнительной репутации.

Сравнение Флоренс было неудачным. Беатрис холодно заметила, что нет лучшего места для кассы и для того, чтобы держать под наблюдением честных продавщиц, которых могут оговорить, и пока Беатрис здесь существует, ничего меняться не будет.

Но она боялась, что, когда уже не сможет командовать, здесь многое изменится.

Рабочий день еще не прошел, а ее больные бедра доставляли ей сильную неприятность. С другой стороны, она благословляла боль, потому что это давало ей право чаще оставаться дома с Уильямом. У него был второй несильный сердечный приступ летом. Это подорвало его силы, и теперь он стал совершенным инвалидом. Он никогда не рисковал выходить из дома дальше, чем на террасу, и проводил большую часть времени, возясь со своими коллекциями бабочек, возвращаясь к своей юности и вспоминая, где какой экземпляр он поймал.

– Беа, – звал он ее. – Подойди и посмотри на этот потрясающий цвет. Ты когда-нибудь видела более восхитительное существо, чем бабочка? Дезин ребенок думает, что это занятие – развлечение. А люди, которые делают витражи и гобелены, может, тоже развлечение? Она должна учиться, иначе, не будет понимать прекрасного в жизни. Научи ее этому. Научишь?

– Ты можешь это сделать сам, – сказала Беатрис.

– Мы с ней, кажется, не нашли общего языка, к несчастью. Я старый эгоистичный человек и возмущен, что она не похожа на свою мать. Ведь она нарушает семейный уют.