птичку маленькая женщина не из тех, из-за которых она нервничала.
– Война, конечно. Где были вы во время войны?
– Дома, в Санкт-Петербурге.
– А как выглядел ваш дом, могу я спросить?
– Хорошо. Но не такой, как этот. – Анна осмотрела прелестную комнату с гофрированными занавесками и постельным покрывалом, и с маленькими оборками вокруг туалетного столика, с рисунчатым розовым ковром на полу и изящной белой мебелью. – Я должна точно соответствовать матери? А вам приходилось видеть маму, сидящей на постели в теплом нижнем белье?
– Полагаю, что нет, – ответила Финч задумчиво. – Мистер всегда заботился о мисс Дези. У меня никогда не было дома. Я всегда жила у других людей, много не ела и не занимала много комнат. Счастье, что я такая маленькая и могу поместиться на ветке дерева. Я жила с вашей прабабушкой, пока она не умерла. Ваша бабушка была так добра ко мне. Она хорошая женщина, что бы вы там ни думали о ней.
– Она делает то, что говорит, – пробормотала Анна.
– Это обязанность взрослых людей, мисс Анна. Вот и весь ваш багаж?! Он не такой, как у вашей матери. У нее было изобилие сундуков, когда она путешествовала. Не сомневайтесь, мисс, увидите, бабушка принесет нам красивые платья из магазина.
– Меня не интересуют платья.
– О, дорогая, как жаль! Количество нарядов и желание хорошо выглядеть – это нужно для юной леди.
– Где здесь ванная комната?
– Вниз по лестнице и направо. Не хотите ли принять ванну перед обедом, а потом я причешу вам волосы. И вы станете прелестной.
Прелестной, прелестной, прелестной! Почему все женщины думают об этом? Анна удивлялась и относилась к этому с презрением, так же, как она удивилась, пройдя по коридору и открыв первую дверь направо и пойдя в нее.
Она ошиблась. Это была не ванная, а большая мрачная комната со спущенными занавесями и только одной слабой зажженной лампой. Там был широкий стол в середине комнаты, уставленный рядами игрушечных солдат, на противоположной стороне сидела страшная фигура. Солдат! Немецкий солдат в странной, с плоской верхушкой каске и в серо-зеленой военной форме. В одном глазу у него был вставлен монокль, светлые подстриженные усы над тонкой верхней губой. Как только Анна вошла, он встал, под ним скрипнул плетеный стул, и он пошел к ней навстречу.
Какой-то момент она стояла окаменевшая, а потом бросилась бежать с пронзительным криком:
– Нет, нет, нет!
На нижнем этаже Уильям и Беатрис подняли головы, услышав крик.
– Это, кажется, по-русски «нет», – сказал Уильям.
– И первое слово, которое я услышала от нее, – ответила Беатрис. – Что бы это значило?
– Удивляться чужим домам – плохая привычка, – позже сказала бабушка, обращаясь к ней, к существу, лежащему в постели и замершему от неожиданности. – Такое же случилось однажды со мной, и я оказалась, как это обычно бывает, в неловком положении.
– Я только искала ванную комнату, – пробормотала Анна.
– Верно. Это обычное извинение. Ладно, почему ты в постели в шесть часов вечера? Ты не младенец. Вставай, одевайся и спускайся в столовую к обеду.
Анна неистово потрясла головой. Она снова перестала говорить. Как она могла выразить словами, что испугалась такого ужасного человека в форме немецкого солдата? Она видела множество солдат во время восстания в Санкт-Петербурге, когда раненые и умирающие лежали на снегу вдоль тротуаров. Но не видела ничего более странного и ужасного, чем эта молчаливая фигура, которая поднялась по направлению к ней в мрачной комнате.
Знала ли бабушка об этом немецком солдате, живущем в ее доме?
– Не будь такой молчаливой, девочка. Ты не слишком устала, и после всего, что произошло в Европе, не должна бояться. Здесь только дедушка, тетя Флоренс, дядя Эдвин и я. Наша семья. Или ты не хочешь принадлежать к нашей семье?
Анна прижала край простыни к губам и пыталась сказать, что она никогда не будет себя чувствовать в безопасности в этой комнате. Никогда.
Бабушка более чем пристально смотрела на нее, потом пожала плечами и вздохнула.
– Хорошо, Финч принесет тебе обед и один раз я позволю тебе не вставать. Возможно, сегодня для тебя было слишком много впечатлений. Но завтра все пройдет. – Она подошла и поцеловала огорошенную Анну в лоб. – Это был только дядя Эдвин, ты знаешь, – сказала она. – Это не тот человек, которого надо бояться. Он несчастный мальчик.
Но Анна была напугана, может быть, не столько дядей Эдвином, сколько необычной одеждой немецкого солдата, надетой на нем, и вообще этим странным домом и странными людьми, неизбежностью идти в школу и английскими девочками, с которыми придется встречаться. Всего этого было слишком много. Она останется в безопасности здесь, в комнате своей матери. Она не боялась Финч и даже старой Хокенс, очень добродушной и морщинистой. Обе они были старыми хлопотливыми наседками, которые нежно кудахтали над ней и не ворчали. Но больше ни на что и ни на кого она не смотрела без страха.
– Пошлите за доктором, – с раздражением сказал Уильям. – Может, ребенок психически болен или умственно отсталый.
– Это, очевидно, врожденное, – сказала Флоренс, – вроде упрямого осла.
Эдвин незаметно улыбнулся. Он говорил всегда так же мало, как и Анна. Но они привыкли к этому.
