Артур, – вы ж с оружием на них кидаетесь, что им еще остается? А Господу они угодны. Так же как мы. Как все люди.

– От нас, значит, бегут? – Злость перекипала, превращаясь в яд похуже, чем у гадюки. – Оружия боятся? А Господу угодны? Откуда бы тебе, благородный сэр, знать, что угодно и что не угодно Господу? Ты у нас кто? Его святейшество патриарх?

– Патриарх до Дня Гнева был, – невозмутимо возразил синеглазый еретик, – а Господь... Ну, я знаю, что ему угодно. Он же со мной. Всегда. Как имя и душа.

Сэр Герман остолбенел. Прекратил ходить по кабинету и уставился на Артура так, словно у того появился третий глаз на лбу.

– Как ты сказал? – переспросил он.

– Про патриарха? – уточнил юноша.

– Про Бога, – рявкнул командор.

– Я сказал, что он со мной, – все так же спокойно повторил Артур, – всегда со мной, как мое имя и моя душа.

– Ага, – сэр Герман кивнул, – угу, – пробормотал ошалело, покачивая головой. Снова посмотрел на рыцаря. – А не слишком ли самонадеянно с твоей стороны, дитя мое, утверждать, что Господь всегда с тобой?

– А с вами разве нет? – изумился Артур.

Сэр Герман щелкнул зубами и не нашелся что ответить.

Он спас своего рыцаря от костра. Это стоило трудов, это стоило денег, но ни разу потом не пожалел командор о том, что не позволил событиям идти своим чередом.

Богородица действительно улыбалась. Гулял по храму ветер, светились стены. И кем бы ни был Артур Северный, очень скоро ставший рыцарем для особых поручений с очень особыми полномочиями, он, право же, был слишком ценен, чтобы умереть на костре.

«Нельзя относиться к ним как к людям...» Да. Нельзя. И нельзя не любить Артура, аскетичного фанатика, бешеного еретика, улыбчивого грешника, невинного и чистого, как будто его предки не вкусили запретного плода.

И если Бог действительно с ним, если это Божья воля – появление Артура в Единой Земле в черные для княжеств времена, значит, капеллан прав: Зло явилось вновь. И Братья вернулись в мир, чтобы совершить очередное чудо.

Или погибнуть. В конце концов рано или поздно погибают все.

...командир особого подразделения. Всей особости – умение командира ходить сквозь стены, приказывать так, что нельзя не подчиниться, да своеобразная биохимия. А в подразделении пять человек: сам командир, техник, связист, медик и... священник. Священник нужен, потому что на командира иногда «находит».

Вот как сейчас, например.

В шлемофоне зашептал голос медика:

– Мастиф, тебе нужна передышка. Обойдемся мантрами или пусть подключается Кристо?

– Обойдемся, – решил Мастиф, присаживаясь у стены, – читай свои мантры, Илясик.

Он прикрыл глаза, продолжая, впрочем, внимательнейшим образом сканировать пространство вокруг, а Иляс монотонно забормотал на привычно непонятной тарабарщине.

«Понимать тебе и не обязательно, – сказал он однажды, когда Мастиф попросил растолковать, о чем же говорится в нескольких вразнобой повторяющихся строчках, – я врач, мне виднее. Главное, чтобы работало».

Работало.

И Мастиф однозначно предпочитал заклинания медика молитвам отца Кристиана. От молитв неудержимо клонило в сон. Желание убивать проходило, но вместе с ним пропадала всякая охота делать еще хоть что-нибудь.

– Ты бы подумал о чем-нибудь, – попросил Иляс, – не сосредоточивайся на мантрах.

Да. Сосредоточиваясь, Мастиф начинал сопротивляться, и штатный колдун, проходивший в документах под обозначением «медик», не мог преодолеть это сопротивление. Да и кто бы смог?

В Семье у каждого была какая-нибудь особая способность. Дед вот начал сосать кровь еще при жизни и умел насылать чуму и мор на города и армии. Сейчас времена изменились, и от нынешних болезней старик шипит и плюется, но тем не менее, если приспичит, разберется и с ними. Отчим, убежденный вегетарианец, не имеет дела с людьми, зато повелевает стихиями, и для него не составляет труда учинить что угодно – от грибного дождичка до двенадцатибалльного землетрясения. Младший брат, убитый Готом, творил чудеса с животными и разного рода механизмами. А Мастиф, или, официально, полковник Невилл Гюнхельд, хоть и не принадлежал к Семье по крови, тоже кое-что умел. Сквозь стены вот ходил. Жаль, с собой никого взять не мог. Никого живого. Все-таки вдвоем было бы легче. Рассыпаться на молекулы с тем, чтобы собраться снова по ту сторону препятствия, совсем несложно, куда сложнее подчинить себе целую группу людей, особенно религиозных фанатиков. После каждой подобной вылазки нужен долгий отдых. Настоящий отдых, а не заклинания и молитвы.

Чтобы не вспоминать о заклинаниях и не мешать Илясу работать, он вспомнил о молитвах. О первом вечере в замке отчима. В настоящем волшебном замке. Десятилетний Невилл впервые тогда столкнулся с магией и, переполненный впечатлениями, уставший от любопытства и восторга, отправился спать на закате. Он преклонил колени возле своей кровати, намереваясь поблагодарить Бога за все чудеса, уже случившиеся и еще предстоящие, и помолиться за отца, чтобы он не скучал по нему и по маме там, на Небе, а мама вошла в спальню и сказала:

– Не надо, сыночек. Не вспоминай Господа на закате и на рассвете. Здесь... здесь это не принято.

– Ну как? – поинтересовался Иляс, – лучше?

– Да. Спасибо.

Стало и в самом деле полегче. Чтобы сбросить остатки агрессии, Мастиф саданул кулаком по стене. Потом шагнул в ту же стену и вышел за спинами очередной четверки Провозвестников.

– Не двигаться...