— Я ее убил.

— Давай покончим с делом, — сказал Тэмучжин и благодарно похлопал брата по спине.

Пастух увидел, как самый высокий из врагов взял стрелу и натянул тетиву. Тогда он бросил лук, выхватил кинжал и посмотрел на луну и звезды. Голос его затих, когда Тэмучжин выпустил стрелу. Но даже со стрелой, торчащей в горле, мужчина еще постоял, шатаясь, и наконец рухнул наземь.

Братья с опаской двинулись к убитым, напряженно ища малейшие признаки жизни. Они должны были удостовериться, что враги мертвы. Тэмучжин послал Хасара за конем, который умудрился отбежать даже со спутанными ногами — так сильно напугал его запах крови. Тэмучжин повернулся к Хачиуну и, обхватив его за шею, так стремительно привлек к себе, что они стукнулись лбами.

— Теперь мы переживем зиму, — улыбнулся Тэмучжин.

Хачиун заразился от брата радостью, и вместе они испустили боевой клич над пустынной равниной. Может, это было глупо, но они все еще оставались мальчишками, хотя и научились убивать.

Илак сидел и смотрел на огонь, вспоминая о прошлом. Четыре года миновало с тех пор, как они оставили тень Делиун-Болдаха и земли вокруг красной горы. Волки процветали, умножились числом и разбогатели. В племени еще были живы люди, которые ненавидели его за то, что он оставил сыновей Есугэя умирать. Но никаких признаков злой судьбы, которой желали ему враги, не было. В первую же весну после ухода племени родилось куда больше ягнят, чем раньше, и в юртах появилось несколько десятков новорожденных. Ни один не умер при рождении, и те, кто высматривал знаки судьбы, были удовлетворены.

Илак довольно хмыкнул, наслаждаясь вкусом черного арака. Это был уже второй бурдюк. Перед глазами все плыло. Последние годы были хороши, по улусу бегали трое его сыновей, родившихся за это время, учились владеть луком и копьем. Сам Илак прибавил в весе, хотя скорее заматерел, чем разжирел. Зубы и глаза его были по-прежнему хороши. Другие племена боялись даже упоминать его имя. Он понимал, что должен был быть всем доволен.

За эти годы Волки все время двигались дальше на юг. И теперь они расположились в таком месте, где над головами вились тучи мух, а воздух был так влажен, что люди потели весь день, а на коже высыпала сыпь, раскрывались язвы. Илак тосковал по холоду, сухому ветру северных холмов, но как только он с Волками поворачивал на старые тропы, то сразу начинал думать о судьбе семьи Есугэя. В душе он до сих пор жалел, что не отправил тогда воинов завершить дело — не из-за ощущения вины, а потому, что не любил оставлять что-то незаконченным.

Фыркнув, он запрокинул голову и прикончил бурдюк. Ленивым жестом велел подать себе другой, и молодая женщина тотчас поднесла ему еще арака. Илак оценивающим взглядом окинул фигурку, стоявшую перед ним на коленях и со склоненной головой. Одурманенный араком, он никак не мог вспомнить ее имени, но она была стройной и длинноногой, словно вешний жеребенок. Он ощутил, как просыпается в нем желание. Илак за подбородок поднял ее лицо, чтобы она смотрела на него. С нарочитой медлительностью взял ее руку и положил себе на чресла, чтобы почувствовала его влечение к ней. У нее был испуганный вид, но Илак и помыслить не мог, что кто-то посмеет отказать хану. Если женщина угодит ему, он отплатит ее отцу хорошим конем.

— Иди в мою юрту и жди меня, — приказал Илак заплетающимся языком.

Глядя, как она идет, он отметил, что у нее красивые ноги. И собрался было сразу пойти следом за ней. Но желание быстро угасло, и он вернулся и снова уставился на огонь.

Он помнил, как дерзко смотрели на него сыновья Есугэя, когда он бросил их одних на произвол судьбы. Сейчас он сам бы зарубил их. Но четыре года назад, только-только взяв в руки бразды правления, Илак не знал еще, насколько терпимо племя отнесется к его действиям. Уж этому-то Есугэй его научил. Племя готово вытерпеть многое от того, кто его ведет, но всегда есть граница, которую переступать не следует.

Конечно же, этих тощих детей и их мать забрала первая же зима. Странно было возвращаться в края, с которыми связано столько воспоминаний. Сегодняшняя стоянка временная, только чтобы подкормить коней на хорошей траве. Примерно через месяц племя двинется к землям вокруг красной скалы. Илак слыхал, что олхунуты тоже вернулись в те края, поэтому вел Волков с твердым намерением начать войну. Арак горячил его кровь и заставлял желать сражение — или женщину в его юрте.

Радуясь морозному воздуху, Илак глубоко вздохнул. Он тосковал по холодам во влажном тепле юга, когда кожа краснела от укусов странных паразитов, которых приходилось вырезать кончиком ножа. На севере воздух был чище, и кашель в племени слышался реже. Недавно умерли один старик и еще двое детей, их оставили на холмах ястребам, но Волки радовались предстоящему возвращению в родные места.

— Толуй! — позвал Илак, хотя и не знал еще в точности, чего ему хочется.

Он смотрел, как поднимается воин и идет к нему. Илак обвел взглядом могучую фигуру, склонившуюся перед ним, и ощутил то же удовольствие, с которым осматривал умножившиеся стада. Волки хорошо показали себя на прошлом курултае, выиграв две короткие скачки и уступив в длинной лишь на корпус лошади. Его лучники получили награды, а два бойца вышли в последний круг в борьбе. Толуй был пятым и получил звание Сокола, хотя его и победил борец из найманов. В награду Илак взял его в свои ближние воины, и через пару лет, когда Толуй прибавит в силе, он спокойно поставит на его победу. Могучий молодой воин был беззаветно предан хану, и не случайно Илак выбрал того, кого возвысил собственной рукой.

— Ты был совсем мальчишкой, когда мы в последний раз видели север, — сказал Илак. Толуй кивнул, бесстрастно глядя на него темными глазами. — Ты был там, когда мы оставили детей и жену старого хана.

— Я все видел. Им не было среди нас места, — низким уверенным голосом протянул Толуй.

— Именно, — улыбнулся Илак. — В племени Волков для них не было места. И что ж, с тех пор, как мы ушли на юг, племя разбогатело. Это может означать одно: Отец-небо благоволит нам!

Так как Толуй не ответил, Илак подождал, чтобы молчание с его стороны показалось воину многозначительным. Какое-то решение зрело в нем. Это, конечно, лишь призраки да старые раны, но ему по-прежнему снилась Оэлун, и он просыпался в холодном поту. Иногда она снилась ему обнаженной, извивающейся под ним, а потом вместо ее прекрасной плоти появлялись кости. Это были просто сны, но земли вокруг холма воскрешали прошлое из пепла.

— Возьми с собой двух воинов, которым доверяешь, — начал Илак.

Толуй подобрался — весь угодливость. Он стоял, нависая над своим ханом.

— Куда ты нас отправляешь? — справился он и замер в ожидании ответа, пока Илак делал очередной глоток арака.

— Вернитесь в старые охотничьи угодья, — наконец ответил тот. — И посмотрите, остался ли кто- нибудь в живых.

— Мне убить их? — спросил Толуй.

В его голосе было только любопытство, ничего больше, и Илак задумчиво погладил свой расплывшийся живот. На бедре висел меч, некогда принадлежавший Есугэю. Было бы справедливо покончить с его родом несколькими хорошими ударами этого самого клинка.

— Если они выжили, то живут подобно зверям. Так что делай с ними, что хочешь. — Илак замолчал, глядя на пламя и вспоминая дерзкие слова Бектера и Тэмучжина. — Если найдешь старших, притащи их мне. Я покажу им, какими стали Волки под властью сильного хана, а после этого отдадим их птицам и духам.

Кивнув тяжелой головой, Толуй пробормотал: «Как прикажешь» — и отправился собирать своих товарищей в поездку. Илак, стоя в свете пламени, наблюдал, как тот уходит, твердо и уверенно шагая. Племя уже забыло о сыновьях Есугэя. Иногда ему казалось, что он единственный помнит о них.