рассказы и размышления своей наставницы, давным-давно научился верить. И ей, и в нее. В ее слова.

У него не возникло вопросов. Впрочем, он вообще очень редко спрашивал о чем-то, ведь женщина, спасшая ему жизнь, всегда рассеивала все сомнения прежде, чем они успевали появиться в черноволосой голове.

– Вспомни все и представь… Представь, что ты можешь стать таким же… Представь и пожелай…

Янна молилась лишь об одном: успеть до того мгновения, как Всеединый позовет ее обратно, в некогда покинутый мир.

И она успела.

Последний вдох встал в горле комом, сообщая, что срок подошел, но за мгновение до этого во тьме, накрывшей сознание эссы Лири, сверкнула звезда желания. Сначала призрачно, еле заметно, дрожа и колеблясь, как свечной огонек, а потом разгораясь все жарче.

Он желал со всей возможной силой, со всем рвением, внушенным ему наставницей. Он не мог не исполнить ее последней воли. И когда хрупкое тело безжизненно обмякло в его объятиях, только зажмурился сильнее, добровольно повергая себя в ту же тьму, где витала сейчас душа умершей. А если бы оставил глаза открытыми…

Она засияла серебряно-синим светом, его благоговейно чтимая наставница. Вспыхнула, словно сама вознамерилась вдруг стать небесной звездой, но в последний миг то ли передумала, то ли устыдилась своего желания, и костер, охвативший умирающую плоть, сжался в комок. Заметался из стороны в сторону, как игральный мячик на ниточке, замерцал, рассыпался светящейся пылью, полупрозрачным облаком застлавшей воздух. Ее невозможно было не вдохнуть, а юноша, отдающий последнюю дань самому дорогому для него человеку, собирался жить дальше. Жить так, как ему наказали.

Он не видел того, что происходит вокруг, и потому, сделав очередной вдох, не успел удивиться, когда мир вошел в его тело и сознание.

Весь.

Полностью.

Все просторы, видимые глазу и являющиеся воображению только в сумасшедших снах на излете ночи. Все живые души, объятые страстями и невинные, как новорожденные дети. Все души мертвые, отлетевшие прочь от своих пристанищ, но оставившие свой незримый след. Мир в его великолепии и безграничной…

Нет, это была не жестокость, всего лишь равнодушие, точно такое же, как и там, дома. Все то же бесстрастное созерцание и непреклонное принуждение к чему-то, ведомому лишь избранным. Вернее, избранному.

Ему.

Всеединому.

Янна чувствовала, как тело, принявшее ее, становится все больше и больше, пытаясь вместить все, что подвластно богу, все, что составляет божественное существо. Чувствовала восторг стремительного полета сквозь пространство, огромное и скомканное до кулака неистово бьющегося сердца, но столь же необъятное, как и небесные просторы.

Мир мчался на нее, разгоняясь все быстрее. Он походил на волну, которую эсса Лири однажды видела в море, высокую, как гора, и твердую, как камень. Когда та вода выплеснулась на берег, от встречи двух твердей не осталось ничего. Так должно было случиться и на сей раз, но в отчаянной боли приближающегося удара Янна видела то самое единение. Тот самый лик бога.

И только когда они сшиблись, женщина, к тому моменту уже утратившая свою изначальную суть, поняла последним всплеском сознания, что не нужно было пытаться вместить мир в себя. Нужно было позволить ему насыщаться…

Ни единого звука не прозвучало, ни дуновения ветерка не пронеслось по отрогам Микана, и человек, ступивший на порог башни, не почувствовал неладного, пока не добрался до комнаты на самом ее верху. Крохотной, сумрачной, пустой. Впрочем, кое-что там все-таки нашлось.

Она лежала почти посередине, хрупкая, изглоданная прожитыми годами старушка, но разглядеть выражение ее лица было совершенно невозможно из-за слоя праха, смешанного с перемолотой в вязкую пыль плотью. Этот бурый ковер покрывал все: мертвое тело, пол, стены, даже потолок. И не оставлял нежданному гостю ни малейшей надежды.

В селение он возвращался долго, останавливаясь на каждом повороте извилистой горной дороги и оглядываясь назад, словно до последнего момента надеялся услышать, увидеть или хотя бы ощутить присутствие той, по следу которой шел уже многие годы. Шел, чтобы, достигнув цели, потерять ее навсегда.

Учение, призывающее верить во Всеединого, появилось в жизни Логра Тори да-Эреден сравнительно недавно. По меркам империи. Он был уже далеко не юнцом, не знающим, куда приложить свою силу и рвение, воспитывал собственных детей и трепетно заботился о супруге. Не любил, это правда. Но разве всем и всегда выпадает такое счастье? Сердце придворного вельможи билось спокойно, и в этом спокойствии была своя прелесть, поэтому, впервые почувствовав бурю в своей груди, он испугался.

Поначалу был один только страх, потом пришло наслаждение. Логр никогда не мог себе даже представить, что звуки женского голоса способны заставить дрожать его с ног до головы. И это не было любовью в ее обычном проявлении, хотя ученики нередко испытывают к наставникам те самые особые человеческие чувства, связывающие двоих невидимой, но неразрывной связью.

Логр Тори не был влюблен в Янну Лири. И в то же время жизнь вдали от нее казалась ему пустой и никчемной. Он даже научился верить в запрещенное божество, только бы находить повод для встреч. И когда ей пришлось покинуть пределы мира, понял, что и мятежному вельможе здесь более нет места. Удерживало только одно: тело, покоящееся в усыпальнице. Он мог приходить, смотреть на молитвенно сложенные ладони и тревожно сдвинутые брови, касаться прохладной, но все еще живой кожи, пытаться услышать биение ее сердца…

Убогое счастье продлилось недолго. Кто именно поджег усыпальницу, так и не узнали, хотя поговаривали, что с факелом видели женщину, странно похожую на супругу всем известного в этих краях вельможи. Поисков не вели, потому что никто не заявил о желании покарать убийц. Логр Тори, по крайней мере, ни единым словом или взглядом не показал своего желания искать правосудия, и на какое-то время тишина и спокойствие вернулись в вельможный дом. Пока не сошли снега и по тайным тропам не зашагали первые в том году контрабандисты.

Он принял решение сразу же, как только увидел обгоревшие трупы, потому и оставался хладнокровно-рассудительным до последнего дня. Даже когда принес на своей груди кокон, обещавший долгожданную встречу, ни одна черточка лица не дрожала. И жена, получившая обычный вечерний поцелуй, ничего не заподозрила. А потом все было просто. Нужно было лишь дождаться первого хлопка крыльев…

Однако с «родной» стороны все представлялось несказанно более легким, чем оказалось на самом деле. Логр полагал, что попадет в то же место и лишь немногим более позднее время, чем та, к которой он стремился, а действительность безжалостно разрушила все планы. Ему пришлось искать, искать долго и упорно, меняя тела и ни на минуту не останавливаясь. Его торопила неясная тревога, очень похожая на ту, что крылась за мертвенным покоем лица Янны Лири.

Во всех своих проповедях и беседах наставница всегда говорила о жизни. О предназначении, которое при рождении выдано каждому. О том, что Всеединый даровал «врата мечты» тем, кто не находит в себе силы жить и бороться за свою веру. Она не хотела уходить. И собиралась вернуться. Вот только теперь возвращаться ей было некуда, и именно об этом Логр Тори хотел сказать самой дорогой для него женщине.

Жить можно было и в чужом мире, пусть наполовину в рабском служении, исполняя подчас отвратительные и нелепые желания кукол, но это все равно было жизнью. Это давало надежду. Шанс однажды или дождаться, или самому совершить нечто чудесное. Но с сегодняшнего дня…

Он снова остановился, уже на последнем повороте тропы. Внизу, у подножия склона, из десятков печных труб поднимались струйки дыма, неся с собой ароматы свежеприготовленной еды, раздавались голоса, то ли счастливые, то ли спорящие друг с другом, шумела вода горной реки, звенели молоты в кузне.