Первые три дня после похорон Наташи Кир провел достаточно однообразно. Вечерами он напивался так, что был уверен, что эта ночь последняя в его жизни, а утром отчаянно пытался отойти и вернуть себе человеческий вид при помощи тонн аспирина, которыми он старательно накачивал себя, как будто пытается покончить с собой, а не победить похмелье. Все это время в квартире царила такая тишина, что делалось жутко. Ему казалось, что он потерял слух или попросту умер, по-другому просто не могло быть.

Все забыли его — Ангелина куда-то исчезла, даже с работы не звонили узнать, куда он пропал на столько времени.

Владимир не звонил, а набрать его номер не позволяла гордость, Кир казался себе оторванным от мира. Он попытался вспомнить номер хоть одной своей бывшей любовницы, чтобы переброситься с ней парой фраз, но не смог вспомнить как имена и телефоны соотносятся между собой. Его никогда не интересовали люди, а только то, что от них можно получить. Поэтому сейчас ему просто некого было позвать на помощь, чтобы спастись от этого огромного гнетущего одиночества и не менее гнетущего и невыносимого чувства вины.

Он взял сигареты Ангелины, оставил записку под дверью, надеясь, что она вернется сама и пошел к ее дому, как шел уже однажды, казалось бы, вечность назад. Тогда все еще не зашло слишком далеко. Тогда Наташа еще была жива… а у него был хоть незначительный шанс… почему он не думал об этом тогда, совершив столько ошибок? Сейчас он был бы согласен на что угодно, хоть опекуном Люсе быть, лишь бы она перестала так люто и сильно ненавидеть его и обвинять в смерти сестры. Впрочем, он ведь действительно виноват.

Так незаметно он оказался у того самого подъезда. Все еще спали, было очень тихо, только где-то далеко лаяла собака.

Кто-то прошел мимо, потом какие-то пьяницы, потом пара дворников, за это время он выкурил много сигарет сидя на лавочке у подъезда, но Ангелина так и не появилась.

Может быть, она вернулась к мужу?

Эти мысли были полны зависти — потому что почти у каждого человека был кто-то, к кому можно было вернуться или от кого можно было уйти. А у него теперь была только мифическая девочка, ненавидевшая его всем своим существом, которую любить можно только на расстоянии. Любить? Какое непривычное и глупое слово. А не лучше ли выбросить его из головы?

Если это еще возможно.

— Константин? — он не сразу понял, что обращаются к нему, резко обернулся и встретился взглядом с тоненькой светловолосой девочкой в красном пальто. Она казалась ему смутно знакомой и в этих чертах было что-то уже встречавшееся ему где-то, напоминавшее кого-то… Ангелину? Он очень постарался и вспомнил день знакомства с Ангелиной. Ее сестра. Как же ее звали? Она тоже не могла вспомнить.

— Не угадала, — усмехнулся он, оттягивая время, чтобы припомнить ее имя.

Девочка, а выглядела она не многим старше Люси, скорее всего была ее ровесницей, такого же роста, такая же хрупкая, тощая, только в отличие от нее какая-то вызывающе яркая и вульгарная. Ее миловидность вызывала скорее отвращение, чем симпатию.

Черты лица как у куклы, завитые в плотные кудри недлинные светлые волосы нещадно выжженные перекисью как у куклы, большие распахнутые глаза как у куклы и, конечно же, насыщенно розовые губы как у куклы. Все говорило о том, что она сошла с витрины магазина детских игрушек и теперь гуляет одна по городу.

— А чего отзываетесь? — с какой-то детской непосредственностью спросила девушка, — ну… тогда Кирилл?

— Тепло, — старая привычка играть и флиртовать. По-хорошему он должен был сказать ей, что ее не касается, как его зовут, да и вообще со старшими нужно вести себя уважительнее, и чтобы она проваливала и не мешала ему ждать Ангелину. Но по-хорошему он не привык, к тому же нужно было как-то отвлечься от собственных мыслей.

— Вы надо мной издеваетесь! — всплеснула руками девочка, — лучше «огоньку» дайте.

Он протянул ей зажигалку, наблюдая, как она достает из кармана пальто пеструю пачку ароматизированных сигарет, вынимает одну длинную и тонкую и изящно закуривает. Возвращать зажигалку она не спешила, считая ее поводом для знакомства.

Так как же ее звали? Имя такое же кукольное. Как могут звать куклу? Люся…

«Она никогда не будет моей, ну и черт с ней» — попытался внушить себе он, напомнить, что он не тот человек, который будет зацикливаться на несчастной любви. Она не единственная, не единственный в мире ребенок, пленительный в своей невинности и чистоте. Перед ним еще один точно такой же. Разве есть какая-то разница? Вот она твоя Люся, только соизволила накраситься и не ненавидит тебя всей душой!

— Все надо мной издеваются, — пожаловалась девочка, может ее, звали Оля? Нет, как-то не так, и села на краешек лавочки рядом с ним, — все меня ненавидят…

— Ну, как можно ненавидеть такую милую девушку, — выдавил из себя он, и получилось вполне искренне, слишком долго он тренировался в этих простых и глупых приемах.

— Вот у вас хороший подход, — улыбнулась она лучезарно, как голливудская звезда, — вы… Кир. Теперь я не ошибаюсь?

— Умница, — улыбка получилась более-менее правдоподобной, по крайней мере, девочка в это поверила, — а ты… Юля? — наконец-то вспомнил он.

— Да, но лучше Джули, — сказала она, и спросила, совсем не смущаясь, — а вы ждете здесь мою сестру?

— С чего ты взяла?

Она нервно рассмеялась.

— Не меня же, — как-то зло вырвалось у нее, она прикусила сигарету зубами, и на ней остался след ее помады, — ну если вы ждете меня вам больше повезло, потому что Геля не появлялась здесь уже давно, — ему почему-то показалось, что этой девочке лучше не знать правды о том, где теперь живет Ангелина.

— Тогда можешь считать, что тебя, — заверил ее он, достал сигареты ее сестры и повертел в пальцах. Джули курила и ему тоже очень захотелось курить, но что-то его останавливало.

— Отлично, — возликовала девочка, — тогда может быть выпьем за встречу? — это предложение его немного ошеломило, все-таки она казалась ребенком. Похоже, в их с Ангелиной семье это было чем-то вроде традиции — пить с кем попало, лишь бы только не в одиночестве. Скорее всего, Джули просто искала кого-то, с кем бы напиться.

Они дошли до ближайшего супермаркета, работавшего в этот ранний час, купили бутылку водки и жестяную банку какого-то алкогольного коктейля, который пожелала Джули. Коктейль она выпила по дороге, беззаботно болтая о том, как ей надоела старшая сестра, скучная и серая, не способная даже любовника себе завести или развестись с мужем, который ее раздражает уже столько лет, как ей надоела школа и милиция, которая не дает пить пиво в парке. Кир слушал ее очень невнимательно, украдкой выхватывая из ее бестолковой речи какие-то фразы, врезавшиеся в память. Хочешь лучше всего узнать человека, поговори о нем с тем, кто вырос с ним под одной крышей или с тем, кто ненавидит его больше всего на свете. Джули совмещала в себе эти две черты.

Он в свою очередь думал о том, что никогда не сможет так просто идти по улице рядом с Люсей, просто говорить о чем-то не имеющем значения, пустом, ненужном, но таком важном. Непреодолимая стена ненависти никогда не рухнет, и она никогда не даст ему шанса попытаться оправдаться или искупить свою вину.

А что говорить в свое оправдание? Он готов был жениться на Наташе, но все само так получилось. Он привел домой другую женщину, но не чтобы с ней переспать, а чтобы говорить всю ночь. Он всего лишь упустил автобус. А что произошло бы, если бы он все-таки успел?

Он поговорил бы с Наташей, она бы не покончила с собой. Прошло бы, сколько то лет до ее совершеннолетия и он бы выполнил бы свое обещание, он бы терпел эту глуповатую, но добрую девушку,