— Это вы о ком?

Ким уже открыл было рот, чтобы уточнить — о ком, но тут Алекс треснул себя кулаком по лбу и тихо рассмеялся:

— Это ты про Тамагочу? Я и не сообразил… Так ты с ним корешишься, что ли?

Неожиданный переход на «ты» (и на слегка неправильный русский) был неплохим признаком.

— Ник обижается, когда его погонялово склоняют, — кротко заметил Ким. — Не склоняется оно у него. Тамагочи и все… Что-то японское и самурайское… А так мы в неплохих с ним отношениях. Он, правда, сперва хотел закатать меня в кутузку, но передумал. Это когда у старого Бромфельда украли одного внука, а вернули двух…

Триз расхохотался. Теперь уже от души. И тут же, мучительно поморщившись, сжал виски ладонями.

— Так ты — тот самый детектив с Прерии… — выдавил он, снова переходя на галактический пиджин. — Тогда с тобой можно иметь дело. О тебе неплохо говорили людишки оттуда… С тобой можно идти к звеннам…

Ким промолчал. Только чуть пожал плечами.

— Кстати, — вспомнил Алекс, — они нашли тебя?

— Кто? — несколько недоуменно отозвался Ким.

— Эти типы с Прерии. Они тебя искали. По крайней мере, один из них. Немного смешной тип. И фамилия смешная… Только позабыл какая… Что-то на Г… И имя тоже — на Г…

В голове у Кима невесомым облачком проплыла какая-то ассоциация — с чем-то досадным, но его отвлекли мучения собеседника. Алекс уточнил:

— К Нолану он подкатывался с каким-то делом. Только тот его вроде вежливо отшил…

Он снова потер виски.

— Голова раскалывается…

«Господи, — в очередной раз подумал Ким, — кого это угораздило натрепаться о каких-то моих подвигах — о каких, кстати? — именно здесь и именно среди публики Нижнего города?»

Но опять это был не тот случай, чтобы пускаться в расспросы на этот счет. Да и «Приют чужаков» уже появился из-за поворота…

Идти через Лес звеннов, взявший в кольцо Сонное озеро, была делом, на первый взгляд, совсем пустяшным. Знай только выдерживай направление и под ноги не забывай посматривать, чтобы ногу о корявое корневище не ободрать. Или не влезть в клейкую ловушку — одну из многих, расставлять которые звенны, облюбовавшие эти места, были большие мастера. Еще, конечно, неплохо бы обойтись без того, чтобы наступить на помет Ару-Моро. Но от такой беды ничто не убережет. Остается только полагаться на милость провидения, да на то, что все Ару в это время года откочевывают за Далекие хребты.

Как проклятые твари эти самые времена года различают — на славящейся неизменностью своего климата Планете Чуева, — оставалось немалой загадкой для здешних планетологов. Что до Орри, то он над такими вещами голову не ломал. А если и ломал, то редко. Пробираясь еле заметными тропками Леса, он не мог позволить себе отвлекаться на подобную ерунду.

Уж он-то знал, что благодушное безразличие Леса к шастающим по нему пришельцам с далеких звезд — мнимое. Обманчивое безразличие.

Конечно, ни насекомым, звенящим в мареве полуденного зноя, ни гадам, скользящим среди густых трав и причудливых нагромождений палого листа, ни зверям, таящимся в здешних чащобах, ни хищным птицам, парящим в струении воздушных потоков, не было никакого дела до несъедобной для них и нечувствительной к здешним ядам и хворям плоти землян, вторгшихся в этот мир. Мир — такой похожий на мир их родной планеты и такой им чужой.

Людям не стоило бояться здесь ни насекомых, ни гадов, ни птиц, ни зверей. Людям, как всегда, стоило опасаться только себе подобных.

И Орри опасался. Он внимательно присматривался к залитым полуденным светом прогалинам между темными стволами древних деревьев. Всякий, кто вздумал бы укрыться за каким-то из этих стволов, непременно отбросил бы на золото опавшей листвы свою четкую тень. И тень эта не укрылась бы от острых глаз Орри.

Точно так же, как не ускользнул бы от его слегка оттопыренных ушей ни один подозрительный звук из тихой симфонии шумов, звонов и скрипов, заполнявших воздух Леса.

Но это трудно — по крайней мере, для двенадцатилетнего малька — все время пребывать в состоянии опасливой, напряженной сосредоточенности. От этой сосредоточенности на еле заметных тенях и едва слышных звуках Орри устал гораздо больше, чем от петляния по едва видным тропинкам. Его все сильнее притягивал запах, исходящий от пакета с сандвичами. С луком и с печенкой. И с чем там еще?

Кажется, с сыром. Надо проверить.

Собственно, у ключа под камнем Орри надо было быть к ночи, так сказал Нолан. Так что вполне можно сделать дневной привал. Надо только добраться до Невидимого ручья. Там можно будет прикорнуть в тени больших валунов, зарывшись в теплую груду опавшей листы, и утолить голод бутербродами Клавдия, а жажду — водой из Невидимого ручья.

Ручей не заставил себя ждать, заявив о себе еле слышным журчанием между скрывающими его валунами и сырой свежестью, пахнувшей вдруг, словно ниоткуда. Орри сноровисто — как учил его Нолан — соорудил себе незаметное убежище под нависшим над ручьем валуном.

Усевшись там так, чтобы быть как можно незаметнее со стороны, он глубоко вдохнул уже начавший изменяться воздух Леса.

Да, верно, климат Большой Колонии не знал сезонных изменений. Но в то же время это было и неверно. Просто все сезоны здесь норовили сменить друг друга за одни сутки. Морозные рассветы сменялись сырыми и дождливыми утрами, а тем на смену приходил солнечный день, кульминацией которого становился пронизанный застывшим зноем, душный полдень, за ним следовал затянутый тучами, а потом — утопающий в струях проливного дождя вечер. А под конец пронизанный ледяными ветрами закат сменяла ночь, во время которой мог случиться и настоящий снежный буран.

Изменения природы здесь были молниеносны и нечувствительны в одно и то же время.

Вот и сейчас — воздух между вершинами все еще дрожал от полуденного зноя, нагретая почва источала тепло. Но Орри ясно ощутил в наполнившем его легкие воздухе сырой и горьковатый привкус осени. Он усыплял, этот привкус.

Орри набрал пригоршню ледяной воды из ручья и жадно проглотил ее. Потом еще и еще. А потом вдруг, не успев прожевать и первого куска сандвича из пакета, вдруг кувырнулся в приготовленную кучу листвы и замер, свернувшись калачиком, сморенный внезапно навалившимся на него глубоким сном.

Когда он открыл наконец глаза, далекое небо Большой Колонии уже затягивали тучи. Кое-где сквозь них еще пробивались яркие лучи здешнего солнца, и в лучах этих пели звенны.

Пели, звенели, шелестели так, словно Лес был полон ими. Да так оно и было — это был их час. И они старались вовсю: творили свое странное веселье — то ли спешное дело, то ли праздник, то ли обряд. Шелестом своим и звоном пугали непосвященных и приветствовали старых друзей. Сами кого-то пугались и радовались кому-то.

Но не показывались.

Про то, что Лес звеннов у Сонного озера — исконное обиталище этого древнего племени, озорного и опасливого, не знал в Большой Колонии только ленивый. Свидетельств тому было предостаточно. И гнезда, свитые на день и брошенные совсем недавно, и жертвы, возложенные на неприметные алтарики, и следы маленьких костерков — за минуты до появления людей тщательно загашенные. А еще были знаки и надписи — понятные только самим звеннам да немногим посвященным из других разумных племен. И обрядовые ленты травы на священных деревьях и кустарниках. И только самих звеннов не было видно.

Они открывались очень немногим — зыбкие и переменчивые, мастера отвода глаз, чемпионы быстроты, маскировки и мимикрии. Только тем, кому доверяли. Друзьям. Таких было немного в каждом поколении переселенцев с Земли и других, населенных человеческим племенем Миров. А среди этих немногих еще меньше было охотников рассказывать о звеннах лишнее. И уж совсем немногие — такие, как