— Король, сын мой, где же вы? И король подошел на зов матери.

— Что вам угодно, госпожа моя мать?

И она, — записывает монах-летописец, — испуская глубокие вздохи, проливая слезы, но с решительностью и умом незаурядной дамы говорила своему сыну:

— Что же, что делать нам, сын мой, при столь ужасных обстоятельствах, удары которых доносятся со всех сторон? Ведь мы все, не исключая самой святой церкви, обречены этими татарами на гибель!

На такие слова матери король отвечал печально, но с глубоким вдохновением:

— Не забудьте, госпожа моя мать, небесное утешение — с нами! Если даже эти татары ворвутся к нам или мы, собравшись, пойдем на них, туда на Восток, то и в том и другом случае — наш путь ведет на небеса!»

Благочестивый монах комментирует эти слова Людовика Святого следующим образом:

— Побьем ли мы татар или они перебьют нас — мы все будем у нашего бога — как верующие ли герои, или же как святые мученики!

И замечательное королевское слово это ободрило и воодушевило не только благородных дворян Франция, но и простых жителей ее городов.

Времена хана Батыя давно прошли, но забыты быть не могли. А недавнее падение Константинополя оживило страшные воспоминания.

Однако, хотя опасность подступала снова, время уже несло с собой надежду: наконец-то на свете оказалась страна, которой, по-видимому, под силу прикрыть, спасти Европу с Востока. Вся Европа, все ее могучие многие княжества ликовали в восторге, когда впервые, еще за восемьдесят лег до падения Империи ромеев, великий князь Москвы Дмитрий Иванович разбил на Куликовом поле ордынского царя Мамая.

Звезда надежды взошла и засияла тогда над Европой: есть такая сила на востоке Европы, которая может противостоять Востоку Дальнему.

Москва — это не один малый и свободный город-республика, торгующий, соперничающий, интригующий, как европейские города.

Москва — это огромная земля, наполовину полевая, наполовину лесная и потому недоступная конникам.

Москва — это единый огромный народ, одного потока, одной веры с Европой — народ христианский, широкий, простой, как море, мудрый и добрый, как природа. Народ — не орда, народ под единым властителем, князем христианской веры.

Народ такой, как о нем рассказывала царевне Зoe ee няня Евдокия, — добрый, сильный, правдивый, честный, ненавидящий хитрости, жестокости, своеволия мелких вождей, их жадность к чужой власти и к чужому добру.

Народ, дравшийся не за плату золотом или серебром или позволенным грабежом, как наемники Европы. А народ сам безгранично богатый — землями, скотом, полями, отстаивающий свою правду, свою землю и, значит, свою свободу, свою вольную, щедрую жизнь.

Удивительны пути истории — в своей простоте и мудрости. Рокотали колеса кареты кардинала Виссариона, гремели вперестук копыта пары мулов, и, возвращаясь в свою ватиканскую келью, кардинал скорбно размышлял, что, конечно, права царевича Андрея на константинопольский престол несомненны, но столь же ведь несомненно, что у этого шалопая нет никаких возможностей собрать вооруженную силу. Нет у него ни золота, ни порыва, ни обаяния, ни вдохновения: он уже теперь пытается делать в счет блестящего будущего очень небольшие займы. Этот парень не будет иметь никакого авторитета! Нет размаха! Далеко не пойдет!

«А вот его сестра Зоя — дело другое! — думал кардинал. — Как внимательно, как самозабвенно слушала она сегодня мои слова. Какая глубокая вера в ее взгляде! Убежденность какая!»

А главное — она очень красива. Будучи сам монахом, кардинал Виссарион как политик тем не менее понимал, что такое красота. Зоя — настоящая царица! Патрицианка! Женская красота — сила и, конечно, должна быть использована для великого дела церкви. Если бы она стала женой великого князя московитов — можно бы было многое сделать.

В Рим недавно вернулись из Москвы купцы-венецианцы, сказывали, — овдовел московский князь. Скучает-де, надо его занять высокими делами. Великий князь Иван — сила, и чтобы ее залучить — это даже больших затрат не потребует. Будет, конечно, золота сколько нужно, будет герб — двуглавый орел, будет умная сила политики святого престола и воссядет в Константинополе владыка Московии, прикрывая надежно полками своими Европу.

Мыслители знают, что большие мысли всегда приходят не в одну голову, а одновременно разом в несколько, и можно считать несомненным, что в это же время в Риме завязался не один, а несколько таких политических узлов.

Так, от венецианского сената через коллегию кардиналов на улицу Святого Духа поступило послание, писанное на пергаменте золотом и киноварью.

Венецианские правители просили руки Зои для своего короля Кипрского Якова.

Венецианцы первые тонко рассчитали, что в случае возможного освобождения Царьграда их вассал король Яков, как супруг сестры восточного императора, обеспечит им великие торговые выгоды.

Предложение было взвешено и отклонено — остров Кипр не мог считаться надежной резиденцией для царевны Зои: турки оказались настолько прогрессивны, что выучились у своих побежденных корабельному делу, и их морские налеты в Святом и в Средиземном море давали им приличные доходы.

Затем папа Павел II, испытывая царевну Зою, предложил ей жениха в лице несметно богатого коммерсанта — князя Караччиоло.

Тут уже отказала Зоя — она выжидала иной судьбы, она не пошла на приманку…

А третье предложение было волнующим. На улице Святого Духа появился посол из Москвы, предприимчивый итальянский авантюрист Джан Баттиста делла Вольпе. Он приехал к Палеологам на улицу Святого Духа верхом на татарском аргамаке, в русской собольей шубе, крытой малиновым бархатом, в московском наряде цвета молодой зелени, с травами и цветами, с оружием, блистающим золотой филигранью и персидской бирюзой. Черные усики оттеняли розовый улыбающийся рот, раздвоенная бородка чернее смолы. Посол снял с кудрявой головы высокий колпак с собольей опушкой и с парчовым верхом, и отвесил пораженной царевне Константинопольской изящный поклон по всем правилам итальянского этикета: он же был дворянином из Виченцы.

Джан Баттиста делла Вольпе ездил в Москву в качестве специалиста по чеканке монеты и в Москве был известен под именем «денежника Ивана Фрязина». Ему-то, как доброму католику, святой престол и поручил позондировать в Москве почву о возможности брака между вдовым великим князем Московским и царевной Зоей. Москва отнеслась к этой идее сочувственно, и теперь царевна Зоя с бьющимся сердцем слушала ловкие, прельщающие речи посланца Москвы.

Иван Денежник не жалел красок в своих рассказах о Москве.

— Велик город Москва! — говорил он. — Правда, дома там все деревянные, зато такие очень здоровы для жилья. Москва раскинулась на многие мили, потому что в ней каждый дом окружен широким двором, садами, огородами. А сколько там церквей греческой веры! Сколько колоколов! Когда звонят — можно оглохнуть!

Московский народ — добрый, благостивый народ! Они и зовут себя так — крестьяне, — рассказывал Джан Багтиста. — Москвичи смелы, выносливы, они охотно, отважно идут в бой за своим князем Московским. Московиты больше всего горят желанием спасти Константинополь от турок, выручить православных. Силы великого князя Ивана неисчислимы: у великого князя Ивана не только русская и татарская конница, но и трехсоттысячная пешая рать. Эта дать в бою крушит все, как медведь. Она бьется под великим княжьим красным стягом с ликом Иисуса Христа и с кличем: «Москва!»

Иван Фрязин выкрикнул это слово совсем как русский…

Царевна спросила:

— А что это за имя великого князя — Иван? Он разве не христианин?

— По-гречески это Иоаннес! — ответил Вольпе; улыбнувшись снисходительно на такой наивный вопрос царевны. — Великий князь Иван православный христианин, греческой веры. Ему только тридцать