что порядочного человека ни с того ни с сего Левым не назовут… Жил этот тип когда-то во времена Леонардо да Винчи и много странствовал, как определил его биограф — «не только на восток, но и к югу от Магриба». То есть добирался куда-то аж до Черной Африки, как я это понимаю. Потом доживал свой век в Мюнстере. Где и накропал свой талмуд, столь прельстивший Яшу.
Хотел бы я сейчас точно припомнить его название. Что-то вроде «Великое и тайное Наставление к Искусству Рисунков, как целебных, равно и магических, вживе по телу и ножам рисуемых с помощью растительных тинктур, а также различных втираний, как минеральных, так и иного происхождения, составленное…» И дальше шло этак с полстраницы перечисления степеней, званий и прозвищ умника, составившего тот премудрый талмуд. Якоба Левого, короче говоря. Написана вся эта галиматья была, естественно, по-латыни. Яша сразу полюбил эту книгу — как я понимаю, из-за обилия картинок. Их там было по несколько на каждой странице, рассказ о каждом виде татуировки сопровождали сразу несколько рисунков, изображавших разные ее варианты, стадии создания, какие-то особенные их детали. Отдельно прилагались описания цветов, которые должны были иметь эти рисунки и их отдельные части. Но самым ценным в этой книге, по Яшиному мнению, был комментарий к ней, составленный каким-то не совсем нормальным, как мне кажется, арабом где-то уже ближе к нашему времени. Другой ненормальный перевел этот комментарий на французский язык. Из-за этого — из-за французского языка — я и понадобился Яше.
С дремучей латынью он был если не на «ты», то все-таки знаком. Со средней трудности текстами как-то справлялся. А вот французский ему, наверно, не давался. Может, ему просто лень было тратить время на его изучение. А может, просто не терпелось ему. Так или иначе, а я был привлечен Яшей к распутыванию той белиберды, которая занимала, пожалуй, треть всех пятисот с лишним страниц, составлявших ксерокопию дурацкого манускрипта. Французский у нас в семье знали неплохо. Это, впрочем, совсем другая история.
В основном то были подробные описания того, как следует наносить тот или иной вид магической или целительной татуировки. И какие обряды при этом соблюдать. И не только татуировки, но и всякие там разрисовки. Лексика этого текста была, как говорится, та еще. Я провозился с переводом чуть ли не целый месяц. Пришлось в библиотеке посидеть на предмет старофранцузских текстов и даже в универе, на кафедре французской филологии провентилировать пару сучковатых вопросиков. В общем, постарался я на славу. И — на свою голову — перестарался. Яша от перевода остался в восторге. И тут же загорелся мыслью о том, чтобы немедленно от теории перейти к практике.
При этом он проявил осторожность. Это было в его характере — странное сочетание холерического энтузиазма и превеликой осторожности в делах, связанных с магией. Впрочем, чего тут странного: он на самом деле в магию верил. Процентов на десять-двадцать выпендривался, а на все остальные проценты — сколько их там — верил. Потому и боялся всерьез. До дрожи. Кроме того, когда-то, в самом начале своего романа с магией, он чего-то сильно испугался. Точнее, умудрился себя чем-то очень сильно напугать. Так или иначе вставило ему тогда нехило. Он любил (характерной для психа болезненной любовью) — упоминать о приключившемся с ним кошмаре. Но никогда ничего конкретного, а если и начинал рассказывать что-то на эту тему, то говорил, сбиваясь с пятого на десятое, и в конце концов безнадежно уводил разговор куда-то в сторону. И с тех пор осторожничал. А экспериментаторский зуд плохо сочетается с осторожностью. Добро б Яша увлекся какой-нибудь нетрадиционной медициной или еще чем-нибудь таким, что можно первоначально испытать на мышах, собаках или кроликах. На лягушках на худой конец. Так нет! Ведь магические способности испытать можно только на себе. Ну и еще — если не жалко поделиться толикой магических способностей — на ком-то, кому можно доверять.
Яша решил, что мне доверять можно. И взялся меня обрабатывать всерьез. Занятие-это было нелегким: и упрям я от природы, и роль подопытного кролика не устраивала меня. Да и уродоваться татуировкой я, разумеется, не желал по соображениям хотя бы чисто эстетическим. Но Яша был упорен и предприимчив. И своего добился. В обмен на трехтомник Зощенко (страшный дефицит в те времена) я согласился на самое малое — разрешить ему нанести мне на самый малозаметный участок тела наименее похабный из магических рисунков и вести над собой наблюдения (но никаких экспериментов!) на предмет выявления магических способностей. Я согласился даже вести дневник самонаблюдений и впрямь вел его. Это, кстати, стало потом привычкой. И оказалось единственно полезный результатом нашей идиотской затеи.
Себе я отторговал право самому выбрать тот рисунок, который мне приглянется из предложенных Яшей.
Яша ориентировался в основном на художественные способности Алика Балмута — специалиста по тату районного масштаба. В результате на выбор мне были предложены наиболее простые в исполнении из приведенных в сочинении Якоба Левого рисунков общим числом пять. Три из них (обеспечивающие: один — успех в любовных делах, а два других — легкий путь к вершинам герметического знания и обращающие всякую хворь во благо) я отверг сразу из-за того, что место им было на груди и на чреве. Из двух оставшихся я выбирал сравнительно долго. Оба они были знаками тайными, а потому должны были и сами быть неброскими и располагаться в укромных частях тела. Это меня вполне устраивало. Один из них, Знак Вод, был заманчиво бледен, располагался на шее, чуть пониже затылка, и сулил дружбу духов водных бездн. В мои планы, однако, не входило искать успеха на поприще мореплавания или водопроводного дела. Да и за шею было боязно — одна ведь. Так что я остановился на последнем из предложенных знаков — Знаке Лукавого. И располагать его можно было более свободно. Например, под мышкой. Из-за вечной боязни щекотки я, дурак, остановился на другом варианте. Как я уже сказал, знак теперь находится у меня чуть выше локтевого сгиба — на внутренней его стороне. А ведь каких неприятностей мог бы я избежать! О нем — о Знаке этом — Якоб Левый высказался коротко и как-то стремно. Знак этот открывал Темный Путь и помогал вставшему на него достичь своей цели. Оберегал от тягот выбранной дороги. Здорово, да? Ведь можно путь этот дурацкий и не выбирать, правда? Ага, щас!!! — скажу я теперь.
Алик со своей задачей справился неплохо: Знак и по размерам, и по начертанию воспроизводил рисунок из клятой книги. Правда, ясно это стало только через несколько дней, когда спала наконец вызванная втертой в исколотую кожу тинктурой на редкость болезненная опухоль. И Яша не подкачал, принес в мастерскую Алика (будем называть мастерской его прокуренную и до предела захламленную кухню) все необходимое для того, чтобы вся процедура прошла точно по правилам магического учения. Он даже нужные заклинания выучил наизусть и, когда потребовалось, нараспев произнес их, аккомпанируя себе на маленьком бубне из козлиной кожи. И меня убедил выучить и в нужные моменты повторять странные слова, не похожие на слова ни одного из языков, которые я когда-либо слышал. Вообще ни на что не похожие. И в то же время странно напоминающие что-то очень-очень знакомое, только вот мне так никогда и не удалось припомнить что именно.
Я из осторожности не стал его расспрашивать о том, какие ингредиенты входили в состав того варева, полстакана которого мне пришлось проглотить перед тем, как Алик взялся за дело. И о той дряни, которую пришлось проглотить по окончании его манипуляций, я тоже расспрашивать не стал. Ограничился устным заверением Алика в том, что к настою из мухоморов обе гадости никакого отношения не имеют. Значительно легче было выполнить другие требования обряда нанесения магического тату. В частности — не спать всю следующую за обрядом ночь.
Спать было решительно невозможно: распроклятая татуировка жгла меня, словно раскаленное клеймо. К утру я был полностью погружен в размышления о том, какая смерть предпочтительнее — от рака или от гангрены. И мать, и Ромка уже заподозрили что-то неладное, но до объяснений относительно одолевшей меня раздражительности так и не дошло. На третий или четвертый день боль приутихла, а потом как-то разом ушла напрочь. И опухоль спала и рассосалась буквально на глазах.
Мало того: странным образом я полностью утратил всякий интерес к этому своему новообретению — Лику Лукавого, усмехающемуся мне с локтевого сгиба моей левой руки. Фактически никто не обращал на него никакого внимания. Даже Ромка всего-то и буркнул: «Не замечал я раньше, брателла, что у тебя родинка на руке». Родинка, только и всего.
Собственно, так оно и было — я обзавелся небольшим темным пятнышком на коже. И ничем более. Не последовало ничего. Ровным счетом ничего, что хоть каким-то боком имело бы отношение к магии,
