потянулся к звонку и замер. Неприятный холодок пробежал внутри.

Дверь была незаперта.

Я молча смотрел на нее секунды три. Потом события стали разворачиваться стремительно, словно сорвались с цепи, и разворачиваться в основном без моего участия.

И Ольгред и Дуппель одновременно поняли, что происходит, обменялись короткими кивками и вытащили свои стволы. Дуппель что-то тихо буркнул в появившийся в левой руке мобильник, а Ольгред, оттолкнув меня к стенке, рванул дверь на себя, ударом ноги распахнув вторую, внутреннюю. Тоже полуоткрытую.

А затем они с Дуппелем рокировками (один бросался вперед и закреплялся в укрытии, другой прикрывал его своим стволом, после чего они менялись ролями) ворвались в квартиру и молниеносна прочесали ее. Все это выглядело очень эффектно, кинематографично… Я даже двинулся за ними вслед — не из смелости, скорее из любопытства. И потому, что стоять одному в гулком колодце подъезда было еще более жутко, чем быть там, в деле.

Я бы даже оценил художественные достоинства разыгравшегося передо мной действа, если бы оно разыгралось не в тех коридорах и комнатах, в которых прошло мое детство. (Остальная жизнь — бог с ней! Ее словно и не было.) И если бы после этого мини-погрома из своей спальни вдруг вылез бы похмельный Ромка и, тупо хлопая глазами, заорал бы: «Вы че, мужики?! Одурели или как?! Да я щас! Да я вас!»

Но Ромка не выскочил. Его не было нигде. Ни в спальне, ни в гостиной. Ни в заваленной спортивным хламом «комнате родителей». Ни на лоджии. Ни на балконе. Ни (чего я боялся больше всего) под окнами, ни на улице, ни во дворе. Но еще хуже было другое.

Конечно, Дуппель и Ольгред порядка в квартире не добавили. В своих бросках оба моих конвоира перевернули пару-тройку стульев и обвалили одну или две полки с книгами и какой-то ненужной, вообще говоря, ерундой. Но они — ясное дело — не пролили в моем доме ни капли крови.

А тем не менее кровь теперь здесь была повсюду — веером брызг на стене в прихожей. Потеками на зеркале в ванной. Пятнами на скомканных листах у принтера. И аршинными буквами на стене спальни. Полукругом. Словами на неизвестном языке. Непонятными буквами. Иероглифами.

Знаками.

Я закричал.

Заорал, скорчившись под этим жутким орнаментом, у скомканных (и тоже измазанных кровью) простыней, сваленных у изголовья Ромкиной кровати, между нею и дурацкой тумбочкой с наваленными на ней глянцевыми журналами. Какой-то из них (помнится, это был помятый номер «Птюча») окончательно доконал меня, и я принялся рвать и топтать его, выкрикивая что-то дикое и несуразное.

Это помрачение отступило только тогда, когда Ольгред тряхнул меня за плечи и, влепив крепкую затрещину, заорал:

— Сопляк! Заткнись! Заткнись и кончай свои нюни! Читай! Если хочешь брата спасти — читай.

Я не сразу сообразил, чего он хочет от меня. Не знаю, сколько ушло времени — секунды или минуты — на то, чтобы, хоть мало-мальски придя в себя, я понял, чего от меня хочет Ольгред: прочитать то, что кровью было написано на стене. Но эти сложившиеся в полукруг, торопливо намалеванные буквы не говорили мне ровным счетом ничего.

Да и не буквы это были вовсе. Знаки. Руны.

Иероглифы…

Какое-то воспоминание скользнуло в самом темном углу моего сознания. Но не дало себя задержать и рассмотреть.

— Быстро… — распорядился Ольгред. — Надо уводить его отсюда…

— Ага… — каким-то странным, задумчивым, совсем не подходящим к ситуации голосом отозвался Дуппель. — Только вот… Смотри…

Оба они, словно зачарованные, замерли в дверях спальни. Уставились на что-то там, что было перед ними в коридоре… Я глупо заглянул через их плечи. Ничего особенного там, в коридоре, не было. Только карта лежала на полу. Не географическая, конечно, а карта Таро. Или вроде того. Я такие довольно часто видел разбросанными по дому у Яши. Покойного…

Я неправильно сказал, что в этом не было ничего особенного. Было. Да еще как было! Карта-то эта дурацкая просто не могла лежать там, где она лежала, на слегка потертом линолеуме, на полпути к входной двери. Ее просто не было, когда мы влетели в квартиру. Несмотря на быстроту происходившего тогда — всего-то несколько секунд назад — и несмотря на владевшее мною волнение, я был внимателен. Я был чертовски внимателен! Именно потому, что понимал: случилась беда! В момент стресса память моя становится цепкой и емкой. У меня, например, все еще стоял в глазах проклятый полукруг кровавых Знаков, на которые я и смотрел-то секунд пять.

— Заперто… — каким-то враз упавшим голосом определил Дуппель. — Хана. Влипли в ловушку!

Он стал пятиться, оттесняя всех нас назад, в разоренную, забрызганную кровью спальню. Ольгред, держа ствол наготове, кинулся к окну.

И тут началось!

Музыка. Ударивший по ушам немой хорал. Именно немой, потому что ни звука не прозвучало на самом деле в наполненной напряженным ожиданием комнате. Он был во мне — этот странный хор, запредельными, бьющими по душе рифмами выпевающий одно заклятие за другим.

Иногда мне кажется, что он и до сих пор звучит во мне — этот немой хорал.

Свет залил пространство — там, снаружи. Белый, слепой свет, полный чьей-то чужой ненависти — слепой и слепящей. Пыльными столбами проник в квартиру сквозь щели наглухо задвинутых штор. Сделал все в доме каким-то мертвенно-фиолетовым — только черное и белое, никаких переходов— отпечатком. Оба моих спутника бросились на пол, заслоняя лица от этого холодного пламени. Дуппельмейер резко рванул меня за штанину, и я, ругаясь на чем свет стоит, грохнулся рядом с ним, пребольно треснувшись затылком о спинку кровати.

— Уходим! — хрипло заорал Ольгред. — Быстро! Влей ему это! Его надо забрать! С собой! Любой ценой! Обязательно!..

Дуппель только растерянно хлопал глазами, глядя на него.

— Мы ведь не… А как же?.. — выдавливал он из себя.

— А вот так!!! — хрипло заорал Ольгред, всовывая ему в руку причудливой формы металлический флакон. — Ты в передел хочешь?!

— Н-нет… — запинаясь, вымолвил Дуппельмейер, отвинчивая крышку сосуда. — От-т-куда у т-тебя Фиал? Кто дал тебе? И… и п-потом — к-как ж-же мы?

— От верблюда!!! — Ольгред уже не мог не орать — Кто надо, тот и дал! Заливай ему в пасть весь! До дна! Для нас у меня второй есть!

Дуппель никак не мог справиться с крышкой флакона. Пальцы не слушались его.

Дом начало трясти, словно сотни уродливых демонов, по-мартышечьи ухватившись за все, за что там — снаружи можно было ухватиться, взялись раскачать, разнести вдребезги все, что мешало им тут же ворваться в дом и начать в нем свой шабаш. Свет, бьющий в окна, сделался вконец нестерпимым. Казалось, выжигал все живое.

— Пей! — Дуппель протянул мне флакон.

Ему удалось-таки справиться с винтовой заглушкой сосуда. В ноздри мне ударил терпкий нездешний запах. Запах, пришедший с «той стороны».

— Н-на, г-глотай! П-полный Фиал! До дна! Не р-раз-злей, дубина! П-пей! Это — твое спасение!.. Б- больно не б-будет!

Сволочь — обманул! Больно было.

Еще как больно! И снаружи, и внутри. Внутри — это я не про ту боль, которая скрутила мне