их Наркомате каждый, кому положено, знал о другом абсолютно все. Дембицкому, значит, было положено.

— Да, я устал, — ответил Алейников немного дерзко.

Дембицкий дерзость эту уловил, в левом глазу его что-то едва уловимо дрогнуло.

— Тогда присядьте, отдохните, — сказал майор насмешливо.

— А я не физически устал.

— Я знаю, морально, — спокойно проговорил Дембицкий и опять блеснул левым глазом. — Барышня кисейная выискалась.

На эти слова Алейников уже обиделся, но сдержал себя.

Позже Яков Алейников десятки раз убеждался, что майор Дембицкий, человек беспредельной отваги, в любых ситуациях оставался спокоен и весь его гнев или несогласие с чем-то внешне ничем не выражалось, только голос становился чуть насмешливее да в левом глазу неуловимо вспыхивала и тут же гасла эта искорка, а в правом ничего не отражалось, потому что он был стеклянным.

— Садитесь, что же вы? — еще раз повторил Дембицкий. — Распустили вы, милый мой, себя. Революцию защищать — не дамским рукодельем заниматься. Ну, давай, верещи дальше: ах, как я устал, ах, у меня мигрень началась! И это в то время, когда вон там, — Дембицкий кивнул на широкое, во всю стену, окно, задернутое наполовину плотной занавеской, — горит земля, льется кровь человеческая. Когда враг нашей революции… самый сильный и самый опасный враг под Москвой стоит.

— А я туда и просился! А не куда-нибудь! — воскликнул Алейников. Ему было неприятно, что этот корявый майор, которого он видит первый раз в жизни, так бесцеремонно отчитывает его.

— Знаю, что просился, — буркнул Дембицкий. — И эта часть вашей просьбы удовлетворена. Правда, на курорт поедем…

— Это как понять?

— Довольно просто. Поедем мы с вами, Яков Николаевич, в Крым. Бывали в Крыму?

— Отдыхал как-то в Феодосии.

— Так чего же может быть лучше — еще раз побывать в этом городе, побродить по знакомым местам! — обрадованно воскликнул Дембицкий, будто речь и в самом деле шла о поездке на курорт. — Немножко неудобно лишь, что он сейчас у немцев.

Звякнул телефон, Дембицкий минуты три разговаривал с кем-то, видимо с женой, обещал к вечеру куда-то заехать и достать для кого-то лекарство.

— Дочка у меня плоха, — сообщил он Алейникову, положив трубку. — Двенадцать лет девочке, легкие, чахотка. Я каждое лето возил ее в Крым, в Алупку, а теперь…

Он беспомощно развел руками, будто извинялся, что не может теперь повезти дочь в Алупку.

— Теперь она не выживет. Крымским воздухом только и держалась.

Этот сугубо домашний разговор майора с семьей, его виновато и беспомощно опущенные плечи что-то размягчили в душе Алейникова, растопили какой-то холодный комок, сделали Дембицкого ближе и будто понятнее.

— Вот так и живем мы, Яков Николаевич, от войны — до войны. В гражданскую мне под Перекопом белогвардейцы глаз штыком проткнули. Вот этот, правый. А вы: «Устал я…» Ну, я бы тоже мог, потому что… — Дембицкий еще раз поднес к правому, стеклянному глазу пальцы. — Мне даже предлагали, да чего там — заставляли уйти на пенсию. Я бы мог вообще уехать с семьей в Крым, и дочка бы, может быть… Но разве можно, разве можно, когда Гитлер сколачивал свои дивизии на наших границах, когда… А сейчас — тем более. Я удивлен, я просто удивлен… Сейчас они, — Дембицкий ткнул пальцем в потолок, — сейчас они не предлагают мне в отставку. Как-никак я являюсь специалистом по Крыму.

Алейников выслушал все это молча. И когда майор замолчал, поднял на него глаза.

— Вы хотите спросить — как в Крым и зачем в Крым? Это можно. Как вы знаете, в самом конце прошлого года силами Закавказского фронта и Черноморского флота успешно или, скажем, более или менее успешно была проведена Керченско-Феодосийская десантная операция. Я… — майор смущенно опустил коротко остриженную голову и, кажется, даже покраснел, — я тоже немножко в ней участвовал. С группой чекистов был заброшен в тыл к немцам, в самую Феодосию. Ну, мы там, скажу так, кое-что полезное сделали… Что вы так на меня смотрите?

— Ничего, — сказал Алейников, с удивлением слушавший теперь майора.

— Вам тоже предстоит теперь… в тыл, к немцам. А? — И майор уставился на Алейникова единственным глазом. Он смотрел обоими, конечно, но Яков чувствовал, как Дембицкий буравит его насквозь только левым, живым глазом, а правый был холодным, безжизненным.

— Я готов выполнить любой приказ… любое задание, — сказал он невольно.

Дембицкий кивнул, как бы принимая это к сведению. Но Яков почувствовал, что майор удовлетворен не его словами, а чем-то другим, тем, что он сумел единственным своим глазом разглядеть в нем, и подумал, что он, Алейников, в общем, не очень красиво сейчас выглядит со своим рапортом и со своей просьбой освободить его из органов НКВД, но что люди, занимающиеся его судьбой, сделали все возможное, чтобы осторожно, не причиняя лишних травм, вывести его из критического состояния.

— Это понятно, Яков Николаевич, — просто сказал Дембицкий. — Значит, в результате этой десантной операции были освобождены Керчь и Феодосия. Командование придало этому факту особое значение. Да это и понятно каждому — создалась благоприятная обстановка для подготовки мощного наступления наших войск, в ходе которого имелась возможность освободить весь Крым. Да вот, смотрите сами. — Майор поднялся из-за стола, подошел к висевшей на стене карте. — Севастополь немцы до сих пор не могут взять. И если бы нанести удары по фашистам на Симферополь, а справа — на Перекоп, Джанкой и Чонгар да высадить мощные десанты в районе Ялты, Алушты, Евпатории, все пути отхода немцев из Крыма были бы перекрыты. А?

— Не знаю. Может быть, — осторожно сказал Алейников.

— Не может быть, а точно. И такой план, насколько я осведомлен, был и принят. Но что-то там затормозилось. Немцы пятнадцатого января сами перешли в наступление, снова заняли Феодосию. Короче говоря, сейчас в Крыму плохо. Севастополь истекает кровью. Немцы жмут на Керчь. И вот… все, кажется, должно повториться. Решением Наркомата создана специальная оперативная группа. Меня назначили ее начальником, а вас… я не скрою, я сделал это по просьбе начальника Новосибирского управления, старого и верного моего друга… вас я взял к себе заместителем, хотя это было мне не легко. Руководство мое было удивлено. Но, учитывая мои некоторые заслуги и так далее…

— Спасибо, Эммануил Борисович. — Алейников впервые назвал майора по имени и отчеству. — Я… не подведу, оправдаю.

— Да, надеюсь, — сказал Дембицкий. — Интересовался я твоим прошлым. С секретарем райкома партии говорил по телефону, с Кружилиным. А то бы ни за что не взял к себе.

— Спасибо, — еще раз произнес Алейников и проглотил тяжелый комок слюны.

— Дней через семь-восемь мы вылетаем в Краснодар, оттуда в Керчь, а оттуда… Пока, в общем, отдыхайте и настраивайтесь на особый лад. Понимаете на какой?

— Примерно… — сказал Алейников.

— А надо не примерно! Человек, отправляющийся в тыл врага, должен подготовиться к этому… всесторонне. Очистить мозги от всякого тылового мусора и хлама, каждый нерв подтянуть. Голова должна быть легкой и ясной, но не пустой. Там, в тылу врага, все будет иным — и запах ветра, и цвет неба над головой. И отсчет времени будет другой.

— Я понимаю.

— А теперь идите.

Но каков запах ветра и отсчет времени для человека, находящегося в тылу врага, Яков Алейников узнал не скоро.

Он, Дембицкий и несколько человек из их специальной оперативной группы прибыли в Керчь в середине марта. Недавно освобожденный от немцев, небольшой городок еще хранил страшные следы полуторамесячного хозяйничания фашистов. Многие дома, построенные из ракушечника, были разрушены, на месте целых кварталов торчали лишь обломки стен, валялись лохмотья железа, громоздились кучи раздавленной красной черепицы. Улицы, примыкающие к порту, изрыты канавами, многие морские причалы взорваны. Неподалеку от берега, багровея ржавыми днищами, лежали затопленные рыбацкие