но без кровопролития. В последнем случае вел он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша… Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты».
Нет никакого сомнения, что эти печальные новости были широко известны и другим друзьям поэта.
Из всего кишиневского общества Пушкину ближе всех, казалось бы, была семья генерала Орлова, но теперь и эти отношения осложнились — Катя Раевская стала теперь генеральшей Орловой. Она сильно изменилась: судя по ее переписке, стала замкнута, суха! Да и над самим Орловым, казалось бы ранее так спокойным за свою как бы отдельную 16-ю дивизию, собиралась туча — арест майора В. Раевского был первым сигналом грядущих невзгод. В ноябре 1822 года уволены были со службы в 16-й дивизии несколько офицеров, в том числе адъютант генерала Орлова капитан Охотников. Наконец 18 апреля 1823 года отрешен от командования и сам генерал Орлов; над ним назначено следствие. Отношения Пушкина с группой Орлова рвались окончательно.
Несомненно удрученный этими грозящими событиями, Пушкин в новых стихах рисует трагический образ Сеятеля, дело которого не удается, оказывается бесплодным. Вот она какова, холодная правда!
Во всем Пушкин требует теперь прежде всего реальности, практичности заявок и их выполнения.
Позднейшее (1824 г.) письмо Пушкина к Вяземскому воочию показывает, как изменилось у него и отношение к греческим делам, как переходит он от восторгов к холодному, трезвому пониманию.
«…Греция мне огадила, — пишет Пушкин. — О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братьи негров, можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией — это непростительное ребячество…».
Любопытно отметить, что пессимистические настроения Пушкина по греческим делам совпадают с таковыми же и самого Байрона, находившегося в самом центре этих событий.
«Так как я прибыл сюда, — пишет Байрон в своем Кефалонском дневнике от 28 сентября 1823 года, — помочь не одной какой-либо клике, а целому народу и думал иметь дело с честными людьми, а не с хищниками и казнокрадами (такие обвинения греки бросают друг другу ежедневно), мне понадобится большая осмотрительность, чтобы не связать себя ни с одной из партий…»
Все мощней становится поэтический почерк Пушкина, все суровей, все тверже, все ближе обступает его жизнь, требуя, однако, не отказа, а наращивания борьбы, но вместе с тем и все растущего понимания, все растущего искусства преодолений возникающих творческих препятствий. Ураган новых образов, суждений, оценок, переоценок, очарований, разочарований бушует над поэтом. Ливень его стихов льется на синеватую пухлую бумагу.
И наконец 9 мая 1823 года в небольшой комнате дома Н. С. Алексеева в Кишиневе, в Котельницком переулке, где Пушкин живет вдвоем с хозяином, ложится нa бумагу первая строка первой строфы первой главы «Евгения Онегина».
Так Пушкин завел строгое, исторически реальное дело о своем современнике Евгении Онегине, столбовом дворянине, помещике, жителе Петербурга и деревни: как он жил, кого любил, кого ненавидел, как боролся и как уклонялся от борьбы, как гордился «сознанием своего превосходства, может быть, воображаемого». Дело о том, как оный дворянин при всей своей лирической обаятельности единственно по невнимательности в отношении к девушке совершил то, что даже не может быть признано неморальным проступком, что выглядит, напротив, как благородный поступок, и за что он тем не менее понес тягчайшее осуждение и наказание, оставаясь при сем вполне благополучным, однако лишенным простейшего житейского счастья…
Поэма — «небрежный плод моих забав, бессонниц, легких вдохновений, незрелых и увядших лет, ума холодных наблюдений и сердца горестных замет…»
Искренняя, нежная и в то же время неумолимо строгая, нелицеприятная, великая книга судьбы человеческой, книга суда над человеком, не нашедшим самого себя.
В Кишиневе в тот день 9 мая, вероятно, вечное солнце светило с синего неба, было уже душно, пыльно, жарко.
Рядовой этот день стал первым днем творения вещи, которая уже полтораста лет неотменимо довлеет над русским обществом, неутомимо воспитывает его… Нежный роман в стихах, устанавливающий твердые нормы нашей морали. Роман, показывающий безнасильно, что, как ни вольно, как ни свободно складывается человек, он тем не менее приходит к выводам железным: именно эти тонкие, незримые переживания вяжут самых сильных людей куда сильнее стальных цепей.
Менялись вместе стем и условия службы Пушкина: вместо генерала от инфантерии Инзова власть над краем, а значит, и над поэтом Пушкиным в свои властные, крепкие, хоть и голодные руки брал новый новороссийский генерал-губернатор и одновременно полномочный наместник Бессарабского края граф Воронцов Михаил Семенович. дипломат, военный, отлично, храбро дравшийся под Бородином, человек английского воспитания и образования.
Пушкин впервые познакомился с Воронцовым в Одессе, куда выезжал лечиться, — то было в июне 1823 года. В письме от 25 августа 1823 года к брату Левушке Пушкин описывает, как проходило это свидание:
«…Я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу — я оставил мою Молдавию и явился в Европу… приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе… и, выехав оттуда навсегда, — о Кишиневе я вздохнул».
Глава 11. «Я жил тогда в Одессе пыльной…»
— Вот она, Одесса!
Приехав в Одессу к Воронцову, Пушкин жил, как и прежде, в клубных номерах Рено.
…Чудесным утром с усилием открыл он задребезжавщую дверь своего номера и с полотенцем в руках после умывания вышел на залитый солнцем балкон.
