Жук оглянулся на крик. Боец стоял возле немецкой траншеи, сняв ушанку и молча смотря себе под ноги.

– Что у тебя, рядовой? – подошел капитан.

Вместо ответа десантник показал себе под ноги. На бруствер. Капитан, посмотрев туда же, побелел от увиденного…

– И куда же делся наш офицер?

Тарасов хмыкнул:

– Расстреляли. А куда ж его? Мне и своих-то нечем было кормить.

– Подполковник! Вы понимаете, что нарушили все правила войны? – В голосе обер-лейтенанта звякнул металл. – Вы убили пленного, безоружного человека. Не лично, конечно, но по вашему же приказу! Так?

– Так, – спокойно ответил подполковник. – А вы бы предпочли, чтобы он замерз в первую же ночь? Мне его приволокли в одних подштанниках.

– Согласно Женевской конвенции двадцать девятого года, вы должны были обеспечить ему приемлемые условия содержания! Впрочем, ваша страна ее не подписала, – всем своим видом фон Вальдерзее показывал презрение и отвращение к русским варварам, не умеющим цивилизованно воевать.

– Зато ваша страна ее подписала… – криво усмехнулся Тарасов.

– И мы ее выполняем, между прочим! – гордо сказал обер-лейтенант.

– Да. Мы видели, как вы ее выполняете. Я лично видел.

– На что вы намекаете? – не понял немец.

– Я не намекаю, а прямым текстом говорю, что лично видел трупы попавших к вам в плен наших разведчиков.

– Идет война, и здесь не санаторий, господин подполковник. Они вполне могли скончаться от ран, даже несмотря на высококвалифицированную помощь немецких врачей, – пожал плечами обер-лейтенант.

– Да… Помощь была высококвалифицированная. Даже очень. Это у ваших врачей новейшие методы лечения такие – раздевать догола, укладывать на бруствер окопа и заливать холодной водой? Общеукрепляющая бруствер метода? При этом, чтобы ребята не дергались, их протыкали штыками. Это у вас вместо фиксации?

– Этого не может быть! – возмутился фон Вальдерзее. – Мы воюем по европейским законам, а не по азиатским!

– Да, да… Я помню… Женевскую конвенцию вы подписали, ага…

– Нет, конечно, и у нас бывают воинские преступления… – стал оправдываться обер-лейтенант.

– Ага… Приказ о комиссарах, например. Нам политработники читали его вслух еще осенью, во время формирования бригады.

Немец аж пошел красными пятнами:

– В конце концов, это не вермахт! Это СС! В обоих Опуево стояли эсэсовские части, вы это прекрасно знаете! Солдаты они хорошие, но у них бывают перегибы в отношениях с местным населением и пленными…

– А мне было без разницы, какого-такого ветеринара расстреливать. Эсэсовского или из вермахта…

– Товарищ подполковник! Там это…

– Что? – раздраженно спросил адъютанта Тарасов.

А причины для раздражения, честно говоря, были. По докладу медсанбата, бригада потеряла уже двести сорок восемь убитых и раненых. А обмороженных – триста сорок девять. Причем это только с тяжелыми обморожениями. Четвертой степени. А что такое четвертая степень обморожения? Это полный звездец, мягко говоря. Это когда холод убивает не только кожу и мясо, но и кости. Тарасов прошелся по лагерю санбата. Среди стонов, воплей и скрежета.

Видел, как молодой пацан с хрустом отламывал гниющие фаланги на руках, удивленно приговаривая:

– Надо же… Не чувствую! Надо же, а?

Были и те, кто не выдерживал. Некоторые стрелялись, нажав сочащимся красно-белесой сукровицей пальцем на спусковой крючок «светочки», зажатой в прикладе гнилыми, воняющими сыром ступнями.

Не рассчитали, блин… Не рассчитали… Кто мог знать наперед, что день солнцем будет растаивать снег, а ночь будет долбать тридцатиградусным морозом? Валенки промокали, утопая в демянских болотах, а потом, ночью, заледеневали, стягивая оголодавшие мышцы. И у одного за другим отрезали ноги…

– Говори уже, Михайлов! – рявкнул Тарасов на адъютанта.

– Там это… Кажись, двести четвертая объявилась…

– Что-о-о? – вскочил Тарасов.

Через сорок минут помороженный, в изорванном маскхалате, красноармеец Комлев стоял, полусогнувшись, в командирском блиндаже. Да одно и название-то – блиндаж. Яма, вырытая в снегу. Сверху деревьями завалили, снегом закидали. А вместо печки – бочка, найденная разведчиками.

– Значится так, товарищи командиры…

– Ты присядь, браток, присядь! – участливо сказал комиссар Мачихин. Тарасов нервно барабанил по самодельному столу. Шишкин же с Гриншпуном молча смотрели на бойца из двести четвертой.

– Мы, значит, как линию фронта перешли, по вашим следам. Все нормально было. Как начали Полометь переходить, так немец и вдарил по нам.

– И?

– И мы вот прорвались с ребятами. Батальон прорвался. Там такое было…

– Сядь, боец, сядь!

Рядовой виновато кивнул и присел, протянув руки к печке.

– Они, главное, долбят. Визг, свист, а куда бить – непонятно. Темно же было! Со всех сторон, сволочь, бьет и бьет! Мы кто куда, а он все равно бьет! Я это… Сам не понял, как на другом берегу оказался. Бегу, значит, стреляю на огни, а они отовсюду – лезут и лезут! Я туда штыком, в мягкое, обратно прикладом – хрустнуло чего-то. А они все равно лезут!

– Боец, успокойся! – рявкнул Гриншпун.

– А? Да… Значит, прорвались мы с комбатом…

– С подполковником Гринёвым? Вдвоем??

– Ну да! То есть нет, конечно! – Рядовой попытался встать, но снова стукнулся головой о потолок землянки.

– Сиди!

– Ага… Посчитались мы потом. Батальон только прорвался. И товарищ подполковник Гринёв. А три других батальона вместе со штабом бригады там остались. На другом берегу реки. Вот он нас дозором послал значит, чтобы вы его встретили, обеспечили питание, медикаменты и, главное, оружие.

Командиры переглянулись. А Тарасов прищурился:

– Что значит оружие?

– Так только у нас у половины винтовки да автоматы. Остальные побросали все, когда патроны закончились, товарищ подполковник сказал, что у вас прибарахлимся…

– Оооот же тварь, сссука, пшел вон! – заорал на рядового Тарасов. Того как ветром сдуло из землянки. А потом пнул по столу. Так что карты Шишкина слетели на пол. Начштаба флегматично вздохнул и полез под стол – собирать бумаги.

– Млять, млять, млять! – ударил Тарасов кулаком по печке. Та глухо зазвенела в ответ и пыхнула дымом. Дневальный аж забился в угол. – Ну и хули будем делать отцы-командиры?

– Ефимыч, не кипяти кипяток, а? – сказал всегда рассудительный и спокойный Мачихин.

– Не кипяти? Не кипяти, да? Я эту сволочь лично пристрелю, когда появится! Мы двумя бригадами должны были… А мы тут одни! Продуктов нет! Медикаментов нет! И, самое главное, боеприпасов нет! А тут еще батальон придурков, млять! Мы прошли, почему Гринёв не смог? Где эта сволочь? Пристрелю!!

Тарасов дернулся было на улицу, но Гриншпун внезапно выставил ногу, и Тарасов упал,