трофейными сигаретами.

– Ну что, мужики, будем жребий бросать? – устало сказал рядовой Кочуров, передавая сержанту треть окурка.

– Не… По старшинству пойдем. Я первый, – Клепиков жадно затянулся и собрался уже прыгать в ледяную жижу, замерзавшую на глазах.

Щетнев глубоко зевнул. Мартовское солнце хотя и не грело толком, но припекало. И после бессонной ночи хотелось спать, спать, спать…

– Рот закрой, а то ворона насерет! – рявкнул командирским голосом подошедший незаметно военврач. – Готова яма?

– Еще нет, товарищ военврач третьего ранга! – Бойцы подскочили как куклы на веревочках.

Военврач посмотрел на жижу:

– Достаточно. А ты, боец, не вздумай в эту чачу лазать. Понял? – Врач был устал и зол.

– Дык, товарищ военврач, углубить бы надо…

Военврач третьего ранга Николай Попов махнул вместо ответа бойцам, державшим чуть в отдалении тяжелую плащ-палатку, провисшую почти до снега.

Санитары сноровисто подбежали и стали ссыпать в яму валенки с торчащими оттуда обпилками костей и мяса.

Много валенок.

По верху черной торфяной жижи побежали ручейки красного.

Бойцы, не отрывая глаз, смотрели на это.

– Закапывайте, – равнодушно сказал военврач.

Десантники не шевельнулись.

– Закапывайте!

Попов закурил, с присвистом втягивая воздух ощерившимся ртом:

– А если ты, сержант, полезешь в воду в валенках, я лично тебя пристрелю. За измену Родине.

Сержант сглотнул, глядя на тонущие в яме окровавленные кости:

– А Родина-то тут при чем?

Военврач протянул ему окурок:

– Родина – это девка, которая тебя с ногами дома ждет. Понял?

Клепиков кивнул. И мигнул дольше обычного.

– А глаза-то не закрывай. Смотри. И учись. И немца – убей. Встретишь – сразу убей. Иначе не то что ногу, а тебя тут похороню. Или друзей твоих. Понял, сержант?

Клепиков снова кивнул. Но военврач уже не смотрел на него. Он возвращался назад. Его ждали новые ампутации обмороженных ног. Не глядя назад, он кинул:

– Закапывайте эту. И еще одну выкопайте.

Санитары обтерли плащ-палатку о снег и пошли за врачом. Один из них вдруг остановился, подошел к бойцам и сказал:

– Можете поменьше копать. Там десять гангрен осталось. На сегодня все.

И ушли.

А парни молча стояли и смотрели им вслед.

И даже минометный взрыв не сразу уронил их в снег. Спустя несколько секунд, когда комки мерзлой земли посыпались на них.

А потом еще один взрыв. И еще один.

Бестолковой толпой они бросились от ямы сначала направо. А потом налево. А потом опять направо.

– Ложись, ложись!! – заорал сержант Клепиков, снова обнаружив себя командиром отделения.

Бойцы рухнули – кто-где – наземь, разбросав вокруг саперный инвентарь.

Глеб приподнял голову. Из командирского шалаша выскакивали политруки всех рангов и тут же разбегались в разные стороны. Глеб тихо ругнулся про себя. А потом понял, что политруки разбегались каждый по своим местам.

– Гриншпун! Гриншпун! – орал кто-то из бригадного начальства. – Бери своих архаровцев и на левый фланг. Разведка – на левый! Политотдельцы ко мне!

– Мачихин, что ль, командует? – крикнул через грохот разрывов и выстрелов сержанту Клепикову Щетнев. – А Тарасов где?

– А я, млять, у него вторая мама? Слышал команду? Разведка налево!

– Командир! У нас и винтовок-то нет!

– Лопатки есть, понял, рядовой Кочуров? За мной!!

Клепиков вскочил, и отделение рвануло за ним, выходя с линии обстрела. Немцы хлопали из винтовок и пулеметов – нет! одного пулемета! с левого, как раз фланга, тварь! – по суматохе штабного лагеря. И не заметили в этой суматохе рывок на дурь группы пяти десантников. А они проскочили сектор обстрела и рыбкой нырнули за аппендиксовый выступ леса.

– Лопатки у всех? – рявкнул Клепиков. И, не дождавшись ответа, крикнул: – За мной, славяне!

Удмурт Култышев даже не улыбнулся. Не хватало смелости улыбаться.

Наконец фашистам стали отвечать наши стволы.

Клепиков упрямо полз по снегу на злые очереди немецкого пулемета. С малой саперной лопаткой в руке.

За пять метров до пулемета он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.

И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулеметчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.

А за ним на немецких пулеметчиков бежали четверо рядовых.

Кочуров.

Щетнев.

Кутергин.

Мельник.

Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.

– Подавай!! – заорал сержант на Кутергина.

Тот неумело схватил ленту «тридцатьчетвертого» «машиненгеверка» и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемет.

Короткими очередями Глеб стал садить по березовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.

– Ленту! Ленту меняй!!

– Как??? – заорал в ответ Кутергин.

– Бегом!!!!

Рядовой завозился в ранцах убитых фрицев. И достал только пачку сигарет и какую-то банку.

И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.

Мимо вдруг побежали десантники.

– Клепиков? Почему ямы не роешь? – вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо старший лейтенант Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.

– Фу… Фубля… – заматерился Мельник. – Это что было?

Потом встал, навалился на березу и сполз в снег.

Кутергин кинул ему банку и уселся на труп немца:

– Теплый еще… – нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб. – Открывай консерву, не томи!

Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленых ран истоптанный – весь в гильзах – снег.

Мельник достал финку и в три движения вскрыл банку. Там внутри было нечто густое желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.