– Из Фужера.
– А куда везут?
– Не знаю. Говорят, в какой-то замок рядом с Паринье.
– Паринье?
– Пусть себе везут куда угодно, лишь бы тут не задерживались.
Большая повозка со своим грузом, укрытым саваном, упряжка, жандармы, лязг цепей, молчание толпы, предрассветный сумрак – все это казалось призрачным.
Процессия пересекла площадь и выехала за околицу; деревушка лежала в лощине меж двух склонов; через четверть часа крестьяне, застывшие на площади, как каменные изваяния, вновь увидели зловещую повозку на вершине западного склона. Колеса подпрыгивали в колеях, цепи упряжки, раскачиваемые ветром, лязгали, блестели сабли; солнце поднималось над горизонтом. Но дорога круто свернула в сторону, и видение исчезло.
Как раз в это самое время Жоржетта проснулась в библиотеке рядом со спящими братьями и пролепетала «доброе утро» своим розовым ножкам.
II. Смерть говорит
Мать видела, как мимо нее промелькнул и исчез этот черный силуэт, но она ничего не поняла и даже не пыталась понять, ибо перед мысленным ее взором вставало иное видение – ее дети, исчезнувшие во тьме.
Она тоже вышла из деревни, почти что вслед за проехавшей процессией, и пошла по той же дороге на некотором расстоянии от всадников, ехавших позади повозки. Вдруг она вспомнила, как кто-то сказал «гильотина»; «гильотина» – подумала она: дикарка Мишель Флешар не знала, что это такое, но внутреннее чутье подсказало ей истину; сама не понимая почему, она задрожала всем телом; ей показалось вдруг немыслимо страшным идти следом за
Проблуждав некоторое время по лесу, она заметила на опушке колокольню, крыши деревни и направилась туда. Ее мучил голод.
В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.
Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.
И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.
На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.
Человек с объявлением в руках был глашатай.
К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.
В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:
– «Французская республика единая и неделимая».
Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе – роялист, в колпаке – республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:
– «…В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения…»
Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:
– «…и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу…»
Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:
– Что это такое: высшая мера?
И сосед ответил:
– Не знаю!
Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:
– «…Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона…»
Он выдержал паузу и продолжал:
– «…лица, имена и клички коих приводятся ниже…»
Все прислушались.
Голос глашатая гремел теперь как гром:
– «…Лантенак, разбойник».
– Да это наш сеньор, – прошептал кто-то из крестьян.
И по толпе прошел шопот:
– Наш сеньор!
Глашатай продолжал:
– «…Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник».
Двое крестьян исподтишка переглянулись.
– Гуж-ле-Брюан.
– Да, это Синебой.
Глашатай читал дальше:
– «Гран-Франкер, разбойник…»
Снова раздался шопот:
– Священник.
– Да, господин аббат Тюрмо.
– Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.
– И разбойник, – добавил какой-то человек в колпаке.
А глашатай читал:
– «Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник…»
– Это господин де Келен, – пояснил какой-то крестьянин.
– «Панье, разбойник…»
– Это господин Сефер.
– «…Плас-Нетт, разбойник…»
– Это господин Жамуа.
Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.
– «…Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник…»
Какой-то крестьянин шепнул другому:
– Гинуазо – еще его зовут «Белобрысый», а Шатенэ из Сент-Уэна.
– «…Уанар, разбойник», – выкрикивал глашатай.
В толпе зашумели.
– Он из Рюйе.
– Правильно, это Золотая Ветка.
– У него еще брата убили при Понторсоне.
– Того звали Уанар-Малоньер.
– Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.
– А ну, тише! – крикнул глашатай. – Скоро уж конец. «Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник».
Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.
Глашатай заканчивал список:
– «Зяблик, разбойник. Кот, разбойник…»
