масло, хлеб. Владимир Иванович разлил кофе по чашкам, продолжая расспрашивать гостя о родителях, о Саратове.

– Я несколько дней прожил в Саратове, – пояснил он свой интерес к городу. – Меня заинтересовал Радищевский музей, прекрасный музей, где я нашел старинные коллекции минералов. Я даже написал тогда об этом в «Саратовском дневнике», была такая газета.

Пока Владимир Иванович вспоминал все это, гость торопливо проглотил свой кофе и снова встал. Владимир Иванович не останавливал его больше.

– Я подумаю, – сказал OF, – посоветуюсь с Александром Павловичем, он сегодня будет у меня, и завтра у него вы узнаете, что мы решим...

На улице Симорин посмотрел на свои часы и пришел в ужас: он пробыл у академика целый час. Отправляясь на другой день к Виноградову, он ждал выговора, но Александр Павлович сказал:

– Поезжайте к Владимиру Ивановичу завтра в то же время.

После третьего визита Симорин получил отзыв в Академию наук с места его службы и вскоре стал научным сотрудником химии моря в полярном филиале океанографического института. Филиал находился у села Полярного. Там же весною 1931 года Виноградов со своим новым сотрудником организовал биогеохимическую лабораторию. Симорин начал работать по содержанию брома в живых организмах Баренцева моря. Необычайно жизнерадостный, неиссякаемо вдохновенный человек пришелся ко двору в школе Вернадского и вскоре был зачислен научным сотрудником первого разряда в биогеохимической лаборатории Академии наук.

До перевода Академии наук в Москву Симорин работал в Полярном, приезжая в Ленинград отчитываться.

У Вернадского не было установленных часов для приема по делам институтов и разных комиссий, но для того, кто нуждался в беседе с руководителем, Владимир Иванович незамедлительно находил время. Он не считался при этом с часом утра, дня или вечера, неизменно выходил к посетителю спокойный, стройный и легкий, в черном костюме, подчеркивавшем белизну его седой бороды, внимательно слушал и ясно отвечал.

Однажды Симорин позвонил ему прямо с вокзала, сообщая о своем приезде.

– Приезжайте сейчас же ко мне! – отвечал Вернадский.

– Я только заеду переодеться...

– Нет, нет, приезжайте как есть!

Александр Михайлович подчинился приказу. К великому своему смущению, он нашел у Вернадского гостей, собравшихся чуть ли не по случаю его семидесятилетия.

Владимир Иванович представил прибывшего и предложил всем послушать его рассказ.

Александр Михайлович начал, путаясь и срываясь, но потом, ободренный общим вниманием, рассказывал интересно, с юмором и одушевленно.

Очень высокий худой человек, выходивший вместе с ним от Вернадского, сказал ему на площадке, меняя одни очки на другие:

– Вы хорошо рассказывали и очень умно!

– Да что вы!.. Меня все время смущало, что я с дороги, грязный, неодетый.

Спрятав снятые очки и продолжая разговор уже на улице, спутник Александра Михайловича сказал с особенной значительностью:

– Когда мне приходится идти в дом к Вернадскому, я моюсь и надеваю чистое белье. И все-таки, приходя оттуда, становлюсь чище!

На улице им пришлось разойтись в разные стороны. Прощаясь, новый знакомый назвал себя. Это был Леонид Алексеевич Кулик, первый исследователь тунгусского метеорита.

Вернадский встретился с Куликом на Урале. Кулик сопровождал Владимира Ивановича в экскурсиях по Ильменскому заповеднику. В разговорах с ученым он проявил необычайный интерес к метеоритике наряду с минералогией.

Владимир Иванович предложил ему работать в метеоритном отделе Минералогического музея и поручил новому сотруднику сбор метеоритов и сведений о падении их. Кулик пополнил коллекции музея, собрал данные о тунгусском метеорите, провел четыре экспедиции в район падения и дал огромный материал для изучения всего явления, получившего мировую известность в результате появления множества статей по данным Кулика.

Организаторский талант, как всякий талант, неуловим. В организаторской деятельности Вернадского нельзя, однако, не видеть умения оценивать творческие возможности человека в связи с его прошлым опытом.

Найдется немного комиссий, комитетов и институтов Академии наук СССР, в создании и развитии которых не участвовал бы Вернадский.

Одним из таких комитетов, принявших мировой характер, стал Международный комитет по геологическому времени.

Еще в 1902 году Пьер Кюри в заседании Французского физического общества указал, что радиоактивный распад дает человеку меру времени, независимую от окружающего, так как нет явлений, в солнечной системе по крайней мере, которые могли бы повлиять на его темп. Процесс идет, как часы, на ход которых ничто окружающее не может влиять. Каждый радиоактивный химический элемент имеет свой, независимый от своего нахождения, количественно определенный ход распада.

Кюри напечатал свой доклад в протоколах Французского физического общества для его членов, Э. Резерфорд в Монреале независимо поднял тот же вопрос.

Радиоактивный распад атомов позволяет теперь впервые измерять дление природных процессов.

Все процессы на Земле охватываются этим понятием. Геологическое время обнимает историческое время человечества со всеми происходящими в нем событиями, обнимает биологическое время, то есть длительность общих эволюционных изменений всех организмов и длительность существования индивидуумов.

Точное определение геологического времени имеет огромное значение для геологии и палеонтологии, для быстрого и точного разрешения споров, которые возникают постоянно во время текущей геологической работы. Введение такого нового определения времени по тысячелетиям или миллионам лет дает твердое основание геологии и связывает ее с точными науками. Полевая работа геологов будет в корне изменена, так как геологи и петрографы должны будут при описании геологических разрезов точно отмечать новые признаки существования ископаемых.

Однако первыми обратились к геологическому определению времени не геологи, а физики и химики. В Советском Союзе еще в 1924 году Константин Автономович Ненадкевич определил возраст карельских гранитных пород, исследуя отношения свинца к урану в куске породы, доставленной в его лабораторию.

Возраст пород Северной Карелии Ненадкевич определил в два миллиарда лет. Такой цифры при различных вычислениях возраста Земли никто еще не получал, и она вошла во многие иностранные и советские работы, хотя Ферсман и высказал сомнение в правильности определения.

Однако повторные определения, сделанные Хлопиным в радиевом институте по семнадцати различным минералам из тех же пород, практически дали ту же цифру, а затем она была получена и аргоновым методом.

Геолого-географическое отделение Академии наук обратилось к Вернадскому с просьбой возглавить Комиссию по радиоактивному определению времени. Геологический и радиевый институты в Ленинграде начали обсуждать возможности совместной работы для геологического определения времени. Предварительные опыты показали, что образцы массивных горных пород, могущих служить для таких определений, должны быть собираемы с большой осторожностью; они должны быть очень свежи, собраны глубоко под земной поверхностью, по крайней мере в наших условиях выветривания. Надо брать образцы горных пород для определения времени из совершенно свежих обнажений, например из больших разрабатывающихся каменоломен или из глыб, полученных при специальных взрывах.

Для задач стратиграфии – науки, изучающей последовательность отложений земной поверхности, – Вернадский рекомендовал в горных породах искать новые формы ископаемых, позволяющие