совершенно особый, новый характер частям планеты, граничащим с космическим пространством, – записывал он свои основные положения. – Благодаря космическим излучениям биосфера получает во всем своем строении новые, необычные и неизвестные для земного вещества свойства, и отражающий ее в космической среде лик Земли выявляет в этой среде новую, измененную космическими силами, картину земной поверхности. Вещество биосферы благодаря им проникнуто энергией. Оно становится активным, собирает и распределяет в биосфере полученную в форме излучений энергию, превращает ее в конце концов в энергию в земной среде, свободную, способную производить работу».

Вернадский видит в поверхностной земной оболочке не только область вещества, но и область энергии, источник изменения планеты внешними космическими силами.

«Лик Земли ими меняется, ими в значительной степени лепится, он есть не только отражение нашей планеты, проявление ее вещества и ее энергии – он одновременно является и созданием внешних сил космоса, – говорит Вернадский. – Благодаря этому история биосферы резко отлична от истории других частей планеты и ее значение в планетном механизме совершенно исключительное! Она в такой же, если не большей, степени есть создание Солнца, как и выявление процессов Земли».

Переходя на художественный способ выражения, Вернадский добавляет:

«Древние интуиции великих религиозных созданий человечества о тварях Земли – в частности, о людях, как детях Солнца, – гораздо ближе к истине, чем те, которые видят в тварях Земли только эфемерные создания слепых и случайных изменений земного вещества, земных сил».

Медленно и с трудом в течение всей своей сознательной жизни подходил Вернадский к пониманию механизма превращения солнечной энергии в земные силы. Бесконечное разнообразие красок, форм, движений в живой природе скрывает от нас этот механизм: ведь часть его составляем мы сами и наша жизнь.

Представление о биосфере как о земном и космическом механизме являлось теперь Вернадскому твердым научным фактом, непреложным эмпирическим обобщением.

Возбужденная необыкновенным подъемом, творческая мысль его захватывала все новые и новые области.

И вот в этот разгар стихийного буйства мысли и обобщений Вернадский получает резкое предложение Академии наук немедленно вернуться в Петроград с предупреждением, что в противном случае он будет исключен из числа академиков. Владимир Иванович отвечал, что выедет тотчас, как только сдаст свой научный отчет.

Он считал, что не может уехать, не выполнив всех принятых на себя перед «Фондом Розенталя» обязанностей.

Вместе с официальным ответом академии Владимир Иванович написал лично Карпинскому и тогдашнему заместителю народного комиссара просвещения М. Н. Покровскому.

Дело в том, что, получая командировку в Сорбонну, Вернадский заверил Покровского, что он не имеет ни малейшего намерения эмигрировать и обязательно возвратится в Россию. Теперь он писал Покровскому, что считает себя не вправе оставить Париж, не сдавши своего отчета организации, субсидировавшей его работу.

За два года пребывания в Париже Вернадского навещали приезжавшие сюда академики Иоффе, Лазарев, Ольденбург. Они подробно знакомились с его работами. Уверенный в том, что академия примет во внимание причины, задержавшие его в Париже, Владимир Иванович возвратился к прерванной работе. Но тут пришло извещение академии, что ввиду отказа Вернадского немедленно приехать он исключается из академиков.

Вернадский обратился в академию с новым объяснением, в котором, адресуясь к общему собранию, писал:

«Я не представляю свою жизнь без академии, но, как мне ни трудно с нею расставаться, я не могу возвратиться, не сдав своего научного отчета организации, субсидировавшей мою работу: это вопрос чести русского ученого, и академия не может не считаться с этим обстоятельством!»

Поспешное и неоправданное решение академии поставило Владимира Ивановича в необходимость устраивать свою жизнь по-эмигрантски и прежде всего искать какой-нибудь заработок. Ему хотелось все же не терять связи с родиной и поселиться поближе, в Праге, где у него были не только друзья по науке. По пути в Париж Вернадские оставили в Праге дочь. Нина кончила там медицинский факультет и вышла замуж за археолога Николая Петровича Толля. Теперь она работала в глазной поликлинике и в психиатрической больнице.

Владимир Иванович сообщил чешским друзьям о своем положении. Они ответили приглашением прочесть в 1926 году курс геохимии металлов в Пражском университете на французском языке. Предполагалось затем сделать этот курс постоянным. Владимир Иванович, несколько успокоенный, вернулся к своим работам над отчетом.

В это время в Ленинграде Академия наук готовилась к торжествам по случаю двухсотлетия своего существования.

Юбилейные торжества происходили в сентябре 1925 года. Для участия в них в Ленинград приехал М. Н. Покровский. При встрече с Ольденбургом на торжественном заседании в присутствии президента и многих академиков Покровский сказал ему:

– Вы напрасно порвали отношения с Вернадским. Ясно, что он не мог и не должен был уезжать из Парижа, не сдавши там своего отчета... А вы его же и наказали!

В порядке проведения торжеств заместитель народного комиссара огласил постановление правительства о предоставлении академии десяти новых кафедр академиков. При обсуждении кандидатов на занятие этих кафедр прежде всего встал вопрос о Вернадском, которому и было послано предложение занять одну из этих кафедр. Он согласился, и, таким образом, все событие было исчерпано.

Правда, теперь у Вернадского оставалось обязательство перед Прагой, между тем как академия требовала немедленного приезда. Но по пути в Ленинград, остановившись в Праге, Вернадскому удалось договориться с чехами о переносе обещанного им курса на 1928 год.

В Праге Владимир Иванович закончил «Биосферу» и в начале марта с готовой рукописью этой книги явился в Ленинград.

Теперь в Академии наук он кафедры минералогии уже не занимал, а оставался только академиком – председателем Комиссии по изучению естественных производительных сил. Не медля ни часа, Владимир Иванович организовал при комиссии отдел живого вещества – будущую биогеохимическую лабораторию.

Пока задачи и цели вновь организованного биогеохимического отдела оставались для многих академических работников неясными, деятельность его не встречала сочувствия.

Один академик спрашивал у другого:

– Что это за отдел живого вещества? Чем там занимаются?

Другой редко отвечал просто:

– Не знаю!

Чаще он придумывал что-нибудь унизительное:

– Ищут золото в дохлых лягушках!

Даже в нижнем этаже радиевого института не понимали, что делается у них над головами.

– Что это паленым пахнет? – вдруг спрашивал кто-нибудь из сотрудников, опасливо оглядываясь