медицинскую академию. Зоология Холодковского привлекала его больше, чем физиология Павлова, чему, быть может, отчасти способствовали характеры профессоров: спокойная исследовательская последовательность одного и какая-то творческая взрывчатость у другого.

В качестве курсового старосты Виноградов встречался с Павловым. Однажды он отправился к нему переговорить об изменении расписания лекций. Иван Петрович лежал на диване и читал в подлиннике Шекспира. Увидев входящего студента, он заложил в книге указательным пальцем читаемое место и повернулся лицом к гостю.

– Здравствуйте, профессор, извините, пожалуйста, но я по поводу расписания лекций...

Иван Петрович быстро встал и грозно устремился навстречу вошедшему.

– Студенты прежде всего должны читать Шекспира по-английски, милостивый государь, – резко, точно кто с ним спорил, заговорил он и, бросив на диван книгу, добавил спокойнее: – А потом уже менять расписания. Говорите, что вы еще там надумали?

Виноградов разъяснил, почему необходимо изменить часы лекций.

– Хорошо, я согласен, посмотрим там, что из этого выйдет!

Студенты читали Шекспира в переводах Холодковского и не стремились изучать английский даже для того, чтобы читать в подлиннике Шеррингтона, не признававшего условных рефлексов.

Профессор академии Сергей Васильевич Лебедев, прославившийся синтезом каучука, заметил как-то Виноградову:

– Все-таки врача из вас не выйдет! Переходите-ка вы в университет и займитесь как следует химией. По-моему, вы прекрасный химик!

Виноградов последовал совету, но, ставши студентом химического факультета, не бросил Военно- медицинской академии. В 1918 году он добровольцем ушел на фронт против Юденича под Петроградом. Наездом с фронта он и бывал на лекциях Вернадского.

На одной из последних лекций Владимир Иванович познакомил Виноградова с университетским профессором биохимии Садиковым, небольшим, пухленьким человеком, с выпуклыми глазами и острой бородкой, именуемой эспаньолкой. Он был одним из непременных слушателей Вернадского, но всегда молчаливым и грустным. Не теряя грустного выражения на лице, он пожал руку новому знакомому, но не сказал ни слова.

– Вот мы с Владимиром Сергеевичем, – объяснил Вернадский, – решили начать опытное исследование элементарного химического состава организма и хотим привлечь вас к этому делу, Александр Павлович...

Как-то раз, при первой встрече, Вернадский осведомился об имени Виноградова и теперь назвал его, ни на мгновение не задержавшись припоминанием, твердо и уверенно. Необычайная память Вернадского поражала окружающих, но она являлась одним из свойств гениального ума. Александр Павлович реально почувствовал, какому руководителю он вручает свое будущее.

– Так вот, академик Ипатьев предоставляет для наших занятий свою лабораторию в бывшем Военно-промышленном комитете, – продолжал Вернадский. – Оборудована она прекрасно, и дело за нами...

Александр Павлович притронулся обеими руками к своей солдатской шинели, напоминая о своем положении. Владимир Иванович сказал:

– Потом мы будем хлопотать, чтобы вас откомандировали в нашу академию, в КЕПС – Комиссию по изучению естественных производительных сил.

Так начался набор второго поколения учеников школы Вернадского. Им предстояло развивать уже биогеохимическое направление в геохимии, которое всецело владело теперь Вернадским.

Надо сказать, что ученые, современники Вернадского, встретили его биогеохимические идеи с насмешливой враждебностью. Насмешки доводились до прямого издевательства. На одном из собраний кто-то заявил, что Вернадский занимается «изучением комариных ножек». С легкой руки дешевого остряка вошла в практику чья-то дополнительная острота о «геохимии комариной души», которую ныне создает Вернадский взамен заброшенной им геохимии Земли.

Во время пребывания Вернадского на Украине директором Минералогического музея был избран Ферсман. На одном из собраний музея Александр Евгеньевич публично выразил сожаление о том, что Вернадский изменил тому направлению в науке, которое создало ему мировую известность.

– Мы потеряли замечательнейшего минералога, – говорил он, – а что приобрели? Ничего!

При таком отношении научной общественности к новому направлению в науке Владимир Иванович, естественно, оценил новых своих учеников, особенно же Виноградова. Он приступил к непосредственным исследованиям живого вещества, в то время как Садиков предпочитал размышлять над большими проблемами.

Среди охотников, снабжавших Холодковского различными видами животных, нашелся специалист по пресмыкающимся. Виноградов взялся за изучение химического состава организмов змей и ящериц. Дело шло к зиме, змеи впадали в спячку, но ловкий охотник обеспечил исследователя живым веществом этого рода.

Как-то стеклянная банка с гадюками, засунутая в карман шинели, разбилась в трамвайной толкучке на куски. Змеи встревожились, начали грозно шипеть и ворочаться, приводя в ужас публику и самого экспериментатора. Рискуя быть ужаленным, он придерживал карман, зажав в кулак отверстие, и так благополучно довез опасный груз до лаборатории.

В результате изучения химического состава змей было установлено избыточное количество цинка в организмах гадюк, очевидно связанное с ядовитостью их укусов.

Относительный избыток цинка нашел Виноградов также в некоторых видах грибов. При этом оказалось, что эти виды как раз считаются в народе ядовитыми грибами.

Присутствие химических элементов в живых организмах Вернадский считал четвертой формой их нахождения на нашей планете. Другие формы нахождения – молекулы и их соединения в минералах, горных породах, жидкостях и газах; непредставимое пока еще состояние атомов в глубинах Земли при высокой температуре и высоких давлениях; указанное впервые им самим состояние рассеяния химических элементов, не принимавшееся до Вернадского во внимание.

Занятый всецело исследованием этой четвертой формы нахождения элементов, Владимир Иванович должен был по требованию Ирины Дмитриевны неожиданно обратиться к первой. Энергичная женщина закончила свою работу по монациту и предъявила ее Вернадскому.

Владимир Иванович оценил ее настойчивость исследователя, признался в своем несправедливом недоверии к ней и поставил в Академии наук ее доклад по монациту. Вместе с ней выступала в малом конференц-зале геолог Зоя Александровна Лебедева.

Академик Борисяк удивлялся ученым достоинствам молодых женщин.

Вернадский настолько доверял теперь своей ученице, что поручил ей анализ уранового минерала. Он дал уже ему название «менделевит», но с анализом его сам не смог справиться.

В конце июня Вернадский отправился на Мурманскую биологическую станцию. Его сопровождала Ниночка. До Мурманска ехали с экспедицией профессора Дерюгина. Из Мурманска переплывали в Александровскую гавань, где устроились вместе с работниками станции.

Владимир Иванович занимался химией моря. Ниночка помогала ему в качестве лаборанта.

И перед своими сотрудниками в Петрограде и перед самим собой на Мурмане Владимир Иванович ставил первой задачей изучение элементарного химического состава живого вещества.

С памятного доклада Джоли изменилось не только представление Вернадского об элементе. Он понял огромное значение ничтожных с обычной точки зрения количеств в космосе и начал работать в области ничтожных количеств, изучая их огромные эффекты в организмах.

В марте 1922 года на химической сессии Русского технического общества в Петрограде он, исходя из проведенных анализов, уже дает свои данные о химическом составе живого вещества.

Призывая ученых направить сюда свое внимание, Вернадский указывал, что весь вопрос имеет важность не только для геологических наук, но в высшей степени касается и биологии.

– Решать вопросы биологические изучением только одного – во многом автономного – организма нельзя, – говорил он. – Организм нераздельно связан с земной корой и должен изучаться в тесной связи с ее изучением. Автономный организм вне связи с земной корой реально в природе не существует. Его надо