жизненного пути...

Только что высказанные учителем мысли были одинаково чужды и практическому уму Ненадкевича, и художественному мышлению Ферсмана, но они волновали Ферсмана как художника, а Ненадкевича оставляли равнодушным.

И в оценке значения космических идей Вернадского художественное чувство Ферсмана не обманывало.

К предположению о существовании материального соприкосновения Земли с космическим пространством и другими планетами Вернадский возвращался не раз и однажды дал этому явлению поэтически точный термин. Он назвал его Дыханием Земли3.

На второй день съезда с докладом выступил Николай Алексеевич Умов, старый товарищ Вернадского по Московскому университету. Он говорил о достижениях и задачах совместной науки, и, хотя доклад его носил обзорный характер, съезд слушал его в полном своем составе. Среди делегатов было много учеников знаменитого физика, и он чувствовал себя перед ними, как в университетской аудитории, да и многим из них казалось, что они сидят на очередной лекции.

Владимир Иванович пробился через приветствовавших докладчика учеников и, пожимая теплую руку старика, начал говорить о его речи. Николай Алексеевич остановил его:

– Нет, уж позвольте мне вам сказать спасибо за вчерашний ваш доклад!

И, постепенно отдаляясь от своих собеседников под руку с Вернадским, он стал говорить о неизбежности нового отношения естествоиспытателей к природе в свете достижений физики и химии.

– У вас в каждом слове я чувствую это новое отношение. Не человек переделывает природу, а природа сама переделывает, пользуясь нервной системой ею же созданного представителя живой материи. Мы не цари природы, мы сама природа! Вот что нового в вашем отношении к природе я вижу...

Может быть, в этой характеристике сказывался больше Умов, чем Вернадский, но Владимир Иванович не возражал; его идеи не часто встречались пониманием и тем более признанием, и слушать крупного ученого о себе было приятно. Владимир Иванович постоянно вспоминал своего любимого Александра Гумбольдта: «Для того чтобы прийти к истине, нужно сто лет, а для того чтобы начать следовать ей, нужно еще сто лет», и относился спокойно к непониманию и непризнанию.

Но тайно от самого себя он все же искал сочувствия и по-детски искренне радовался ему.

Когда на съезде деятелей практической геологии появление Вернадского на кафедре вызвало аплодисменты, Владимир Иванович не забыл записать это в своем серьезном дневнике.

Председательствовал на съезде практической геологии Александр Петрович Карпинский. Он заметил, что Владимиру Ивановичу надо бы выступить в одном из отделений академии перед предстоящим баллотированием его на освободившееся место ординарного академика.

18 января 1912 года Вернадский повторил свой доклад о газовом обмене земной коры в физико- математическом отделении, а в марте состоялось его избрание ординарным академиком. Вскоре он мог занять в академическом доме на Седьмой линии большую квартиру с огромными комнатами и высокими потолками.

На ту же площадку выходила дверь другой квартиры с медной, до блеска начищенной дощечкой. На ней стояло: Иван Петрович Павлов.

Летом 1913 года в Торонто, главном городе канадской провинции Онтарио, происходил очередной Международный геологический конгресс. На этом съезде Вернадский был вместе с Яковом Владимировичем Самойловым, теперь профессором Московского сельскохозяйственного института.

Хотя в Москве, в университете Шанявского, Ферсман к этому времени уже прочел свой курс геохимии, конгресс в Торонто проблемами этой новой науки не занимался. Внимание конгресса остановилось на угрозе угольного голода. Из основного доклада на конгрессе выяснилось, что при самых благоприятных условиях мировых запасов угля, пригодных для разработки, человечеству хватит не больше чем на полторы тысячи лет. Но так как эти запасы распределены неравномерно между отдельными странами, то получалось, что в Соединенных Штатах запасов угля достанет на две тысячи лет. Германия останется без угля через четыреста лет, Англия же погрузится в мрак и холод уже через два столетия.

Расчет этот производил впечатление.

В то время доля угля в составе используемых топлив составляла 85 процентов, и признак угольного голода грозил мрачным концом цивилизации. Конечно, все понимали, что данные геологов приблизительны, многие территории не обследованы, тем не менее конгресс считал нужным поставить перед мировой промышленностью задачу вовлечения в производство новых источников энергии – воды, ветра, солнца.

О радиоактивном источнике тепла и энергии конгресс не обмолвился ни одним словом: очевидно, геологическому значению радиоактивности присутствовавшие на конгрессе геологи не придавали никакого значения.

После конгресса началось большое путешествие русских делегатов по Америке.

Впечатление от приводившихся на конгрессе данных по мировой добыче оказалось сильным и длительным, хотя как будто Владимир Иванович и не думал об этом. По обычаю он устроился у окна вагона. Самойлов стоял рядом, и оба молча смотрели на мелькавшие за окном леса и поля, горы и степи. Доклады на конгрессе объясняли многое в жизни страны, которая теперь наглядно проходила перед путешественниками.

Леса уступали место полевым культурам. Онтарио, как вся Канада, переходила к земледелию после хищнического сведения лесов. Самойлов, не отрываясь от окна, ворчал:

– Больше всего ненавижу в людях жадность и глупость...

Владимир Иванович, всегда занятый своими мыслями, отвечал, думая вслух:

– Не то, Яков Владимирович! Появление на Земле культурного человечества, овладевшего благодаря земледелию основным субстратом живой материи – зеленым растительным веществом, – начинает менять химический лик нашей планеты, конца, размеров и значения чего мы не знаем...

Он мог бы добавить, «и что я больше всего хочу знать!», но промолчал, оторвал кусок газеты, лежавшей у него на коленях, и стал протирать им стекло наглухо закрытого окна. Поезд шел быстро, прихватывая пыль с насыпи. Она проникала в неплотности окон, осаждаясь на стекло внутри вагона. Снаружи мелкий песок, поднимаемый вихрем движения, автоматически очищал стекло от пыли.

Из данных конгресса выяснилось, что в Онтарио оказались самые богатые в мире руды на никель, только что получивший свое промышленное значение. Один из докладчиков сообщил, что за истекший год здесь было добыто свыше двадцати двух тысяч тонн никеля.

Возраставший спрос на никель подгонял промышленников, вносил страсти в биржевую игру, заставлял предпринимателей спешить. Доставка угля требовала времени и расходов, но кто-то решил применить для выплавки древесное топливо, благо оно было под рукою и так дешево стоило.

Отсюда началось стремительное истребление лесов. Вырубали все начисто, не оставляя деревца для размножения самосевом превосходнейших канадских сосен. Где были леса – теперь расстилались бесплодные черные равнины, но силуэты высоких труб дымили день и ночь. Владимир Иванович продолжал думать вслух, медленно облекая в слова быстробегущий поток мыслей.

– Чем больше думаю, тем яснее вижу, каким огромным химическим и геологическим фактором становится повседневная деятельность человека, – говорил он, не отрываясь от окна. – Подумать только: самородный никель встречался только в метеоритах и в самых ничтожных количествах, а вот здесь его за год выделяют десятками тысяч тонн... Да разве только в этом дело? Железо, олово, свинец, алюминий,