создали мелкие княжества, находившиеся в постоянной междоусобной войне.

Новый порядок.Переворот 780 г. упразднил преимущественное положение племени токуз-огузов. Победившие шесть племен больше всего не желали, чтобы уничтоженное положение возродилось. Поэтому они хотели слабой власти, не имевшей возможности стеснять их свободу, и они добились своего. По существу Уйгурское ханство перестало быть монархией, а превратилось в нечто вроде республики с пожизненным правителем. Власть фактически сосредоточивалась в руках племенных вождей, которые избирали ханов. Ханы эти настолько бесцветны, что история не удостаивает их характеристики. С 789 по 794 г. правил Пангуань, сын узурпатора. Однако престол он получил не по наследству, а был «поставлен вельможами»1636. В 794 г. его отравила жена и на престол вступил «сам»1637, т. е. не имевший на то права младший брат отравленного. Это скорее семейная, чем политическая драма, но вельможи вмешались, убили захватчика престола и малолетнего сына его объявили преемником.

Власть была разделена с силой; силу же имел неизвестный нам по имени полководец, названный в источнике «гйегяньгяс», воевавший в это время с тибетцами. Когда он вернулся с войском, хан и вельможи вышли навстречу и легли на животы, умоляя не убивать их. Чтобы снискать положение гйегяньгяса, хан отдал ему все китайские вещи, полученные Уйгурией за участие в войне с Тибетом. Польщенный и растроганный гйегяньгяс обнял юного хана и обещал поддержку, а вещи роздал войску, и все остались довольны. Однако год спустя хан умер (разумеется не от старости); гйегяньгяс исчез со страниц истории, а ханом был избран приемный сын одного из вельмож – Кутлуг, сделавший военную карьеру при бывшем хане.

Это явилось не только торжеством выборного начала над наследственным, но тогда же была сформулирована и конституция: 'Вельможи, чиновники1638 и прочие доложили: «Ты, небесный царь, сиди спустя рукава на драгоценном престоле, а помощника должен получить обладающего способностями управления мерой с море и гору; в государственное положение [вникать?]; законы и повеления должны быть даны; должно надеяться на небесную милость и благосклонность. Вот о чем мы, чиновники, просим»'1639.

Этот текст крайне важен. В нем отмечено ограничение ханской власти, так как хану придавался глава правительства, – тот, кто у арабов назывался визирь, а у китайцев – чэнсян. Второе требование касалось судебной власти; твердая фиксация законов должна была пресечь произвол. Наконец, отмечается категорическое требование согласовывать государственные дела с церковными, т. е. считаться с главами манихейской общины. Хану оставалась только война, и действительно мы все время видим хана Кутлуга во главе войска.

Но и тут его не оставили в покое. Надпись поясняет, чего от него хотели: «Во всей земле простолюдины и живые существа, чистые и добрые, были покровительствуемы, а злые истребляемы»1640. Терминология взята целиком из манихейского лексикона; точно так же выражается Бетюрмиш-тархан, автор «Хуастанифта»1641. Так как мы знаем, что манихеи подразумевали под добром и злом, то этот текст дает основание утверждать, и едва ли не это вызвало у китайцев как в Куче, так и в Чанъани такое отрицательное отношение к уйгурам.

Впрочем, арабы не отставали от китайцев. Эмир Хорасана узнал, что на его земле проживает несколько сот зиндиков, т. е. манихеев, и пожелал их убить. Пока он собирался, к нему явился посол от хакана токуз-огузов и передал следующее: «В моих владениях втрое больше мусульман, чем в твоих – зиндиков: если ты тронешь хоть одного зиндика, я перебью всех мусульман». Те и другие остались живы.

Итак, мы можем проследить по двум независимым друг от друга источникам, что уйгурский хан выступает как покровитель манихеев, гонимых и истребляемых в странах христианских, мусульманских и зоро-астрийских; зато в Уйгурии манихеи воспользовались своим влиянием, чтобы организовать гонения против иноверцев.

Не только в Тибете и Арабском халифате, но и в Индии1642, Китае1643 и Уйгурии нетерпимость стала знаменем эпохи. Видимо, поэтому уйгуры встречали гораздо более сильное сопротивление соседних племен, чем тюрки. Те просто требовали покорности и дани, а эти заставляли побежденных ломать весь строй своей психики и весь уклад своей жизни; они навязывали кочевникам также представления, которые те не могли ни понять, ни принять. Поэтому Уйгурия была окружена врагами, примирение с которыми было невозможно.

Манихейство и уйгуры.Никак нельзя заключить, что гибель манихейской церкви в Уйгурии была исторической случайностью. Манихейская религия последовательно боролась против плотского, материального начала, и ее победа по сути дела означала бы прекращение физического существования ее приверженцев. Хотя процесс самоистребления замедлялся искусственно, но все же это было видовое самоубийство.

Высшей добродетелью манихеев было неприятие жизни, неудовлетворенность, которая неизбежно порождала уныние.

Вторая добродетель – непримиримость ко всему плотскому – исключала сострадание и милосердие, следовательно давала простор жестокости, возводя ее в принцип.

Третья установка – изнурение плоти путем совмещения аскетизма и распутства – делала возможным существование семьи, которая была лишь терпима, но не благословенна.

Эти три принципа диаметрально противоположны христианству, где уныние – смертельный грех, милосердие – добродетель, а создание моногамной семьи – акт веры и таинство. Результаты последовательного применения манихейской доктрины в обществе, подчиненном манихейской церкви, не трудно представить.

Прежде всего необходимо отметить, что подлинными манихеями могли стать лишь немногие, главным образом из аристократии. Возможно ли было растолковать уйгурскому пастуху, неграмотному храброму воину, что его родная благоухающая степь, любимая жена и веселые краснощекие дети – страшное зло, от которого надо отречься? Мог ли он возненавидеть свои крепкие руки, натягивающие тугой лук до уха, и своего боевого коня, не раз спасавшего ему веселую и привольную жизнь? Как мог он представить себе абстракцию борьбы Света и мятущейся Тьмы? Совершенно очевидно, что большая часть уйгурских кочевников была манихеями лишь по названию, продолжая жить привычным бытом и руководствуясь привычными представлениями. Разлагающая стихия манихейства их едва коснулась1644.

Но последствием этого обстоятельства должен был стать разрыв между знатью и народом; народ перестал понимать своих вождей, а ханам и бегам стало не о чем говорить с необразованной массой. Это не могло повести к укреплению страны. Ведущая часть уйгурского общества приняла новую веру со страстностью неофитов, причем ее больше всего устраивала проповедь непримиримости, дававшая выход природной воинственности уйгуров.

Войны с тибетцами, карлуками и кыргызами приобрели теперь для уйгуров высший смысл: они сделались борьбой за веру. Результатом этого оказалось крайне обострение всех проблем внешней политики. Войны нужно было вести силами народа, чуждого той религии, за которую им приходилось сражаться. Последовавшая катастрофа была в большой мере обусловлена этим направлением внешней и