Богу, он все понял и не собирается бороться. На самом деле, он, должно быть, знал об этом еще вчера, когда она не ответила сразу и, наверное, готовил себя к этому. Ее охватило уныние, такое сильное, как полноводный ручей, стремящийся затопить берега. Разве есть в жизни большее счастье, чем провести остаток жизни рядом с Анри?!

– Я люблю тебя, – сказала она ему.

– Даже несмотря на то, что я не могу достать для тебя бейгл, – пошутил он, но в его голосе слышалась печаль, которую он старался скрыть.

– Анри…

Он долго молчал. Когда же заговорил снова, то голос его был металлическим, и он заикался, как готовый вот-вот расплакаться человек.

– Просто скажи «au revoir». После всех этих лет никто не знает, что принесет нам завтрашний день.

Долли знала, что пришло время прекратить разговор, но она продолжала держать трубку. Если она сейчас повесит трубку, то собственными руками перережет жизненно важную артерию, которую никогда нельзя будет восстановить. И все же она чувствовала, как уходят в прошлое ее надежды и мечты, ее воспоминания об Анри, о его объятиях, о его руке, крепко поддерживающей ее за локоть, когда она переходила улицу, постукивая своими безумно высокими каблуками. О Боже, неужели это все только в прошлом?!

– Au revoir, – сказала она тихо в трубку. У нее с подбородка скатилась слеза, упала на телефонный провод и засветилась, как капля дождя на паутине. – Au revoir, ma poupee.

Долли очень осторожно положила трубку на рычаг, как будто малейшее усилие могло сломать ее. Затем напряженно выпрямилась, как Клинт Иствуд в седле, и начала разбирать стопку заказов и заметок, разбросанных на столе. На четыре часа у нее назначено интервью с редактором в «Ньюсдей», а затем встреча с Гельмутом Кнудсеном, где она должна была посмотреть новые коробки ко дню Святого Валентина. А завтра… Завтра тоже очень много дел.

Она перестала разбирать бумаги, взмахнула руками и опустила их на стопку каталожных карточек своих постоянных клиентов. Чуть всхлипнула, затем вздохнула и подумала: «Если я буду действовать, если я буду занята, то у меня не будет времени думать об этом. Я сейчас не хуже, чем была вчера, так в чем дело?»

Приведя в порядок свой стол, Долли протянула руку, чтобы взять пудреницу и губную помаду, которые она хранила в правом верхнем ящике рядом с коробочкой салфеток. Билл Ньюкомб должен заехать за ней в семь тридцать. На этот раз он достал билеты на «Лесть», и она не могла выглядеть как бешеный енот. Посмотревшись в зеркальце пудреницы, она салфеткой вытерла тушь под глазами. Сегодня она надела красное платье с блестящими лямками. Если ей повезет, он пригласит ее потом танцевать и она доберется домой в таком измученном состоянии, что заснет, как только скинет свои шпильки.

Она не позволит ему остаться, как бы он этого не добивался, потому что нет ничего хуже, чем проливать слезы из-за того, что одного мужчины нет рядом, и молиться, чтобы другой мужчина, лежащий рядом, не услышал этого.

– Да, медовый месяц далеко не шикарный, – сказал Джо, с улыбкой глядя на жену, лежащую клубочком на кресле у батареи. На плече она держала крепко спавшего Адама. – Мне бы хотелось, чтобы это были Бермуды или хотя бы Поконос.

– Мне и здесь нравится, – ответила она, положив руку на головку ребенка. Она сидела прямо и была похожа на золотоволосую гейшу в шелковом кимоно. Джо заметил, что халат ее все еще был расстегнут после кормления Адама. Он смотрел на изгиб ее кремово-белой груди с розовыми прожилками. Его взволновало это зрелище: она в расстегнутом халате со спящим на плече сыном. Его сыном. Он с трудом мог в это поверить, но бумаги по усыновлению были уже заполнены, и через шесть месяцев Адам станет его сыном по закону. Остались лишь небольшие формальности. Он любил Адама больше, чем если бы он был его плотью и кровью.

Но его чувства к Лорел были совсем другими, и гораздо более сложными. Боже, они были молодоженами. Но что он делает? Как мог он надеяться, что все будет благополучно, когда ни разу за те четыре недели, что они были женаты, он не смог посмотреть ей прямо в глаза и сказать: «Я тебя люблю». Он ощущал чувство вины.

– Тебе помочь? – спросил Джо и пошел вслед за Лорел, направившейся босиком в спальню, где рядом с их двуспальной кроватью стояла кроватка Адама. Оглядевшись, он уже в который раз был потрясен тем, во что превратилось его просторное холостяцкое жилище: это было уже семейное гнездо, в котором в беспорядке стояла детская мебель, валялись стеганые одеяльца, пеленки, крошечные детские трусики и огромное количество разных баночек. Не говоря уже о разбросанных везде вещах Лорел: ее этюдниках, подрамниках, прислоненных к стене картинах и одежде – куче колготок, бюстгальтеров, кружевных трусиков, ночных рубашек, комбинезонов, маек, которые, казалось, размножались круглосуточно, как загадочные растения.

– Дай мне чистую пеленку, – прошептала она, – чтобы подложить ему под голову.

Джо протянул ей байковую пеленку из лежащей на столе около кровати стопки. Она расстелила ее на матрасе и положила Адама лицом вниз. Адаму уже было шесть недель, у него были раскосые, как у китайца, глаза и черные волосы, и это делало его похожим на японского борца сумо. Он лежал, посапывая и толкаясь ногами. В жестком плюшевом конверте, с поднятой вверх попкой и подложенной внутрь пеленкой, он выглядел так смешно, что Джо едва слышно засмеялся. На него нахлынул такой сильный прилив любви, что ему показалось, что темная комната стала светлее и все вокруг засверкало. Продолжая смотреть на Адама, он взял руку Лорел и сжал ее.

– Посмотри на него, на его задранную вверх попку, – сказала она, улыбаясь. – Он похож на ежика Беатрикс Поттер.

– Зачем он так делает?

– Так он лежал в утробе. И так он чувствует себя в безопасности.

– Откуда ты так много знаешь? Для новичка ты делаешь все очень здорово.

– Ты забываешь, что у меня была большая практика, когда я жила у Ривки. – Она тихо рассмеялась.