— Здравствуй, дедуня, — нерешительно сказал Павел.

Дед не ответил, даже не посмотрел на внука. Данила процедил сквозь зубы:

— С коммунистами не разговариваем! Отца в тюрьму засадил!

Дед в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей:

— Мужа теперь у тебя нету… Я за старшего остался. Слышишь, Татьяна? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства соединить, а забор меж нашими дворами уберём.

Она молчала.

— Отвечай, невестка!

— Не знаю… — чуть качнула она головой.

Павел проговорил негромко:

— Скоро в деревне колхоз будет… Мы в колхоз вступим.

Дед Серёга тяжело качнулся, кашлянул:

— Как же, Татьяна?

Все смотрели на неё, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав чуть заметное движение головой в сторону Павла:

— Ему видней. Он теперь за хозяина остался.

— Н-ну… — выдохнул дед. — С голоду подохните!

Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон.

Татьяна сидела неподвижно, прижимая к себе младшего сына — четырёхлетнего Романа. Как жить? Разве по силам одной кормить и одевать детей! Паша, правда, подрастает, помогает уже по хозяйству, но ведь всё равно и он ещё мальчонка. Ах, Паша, Паша!..

Внезапно она встрепенулась. В открытые двери из синих сумерек донёсся пронзительный крик. Она выбежала на крыльцо. У забора Данила бил кулаком наотмашь вырывающегося Павла.

— Стой! — закричала она. — Стой, проклятый!

Данила отпустил мальчика, влез на забор.

— Я ещё не так твоего пионера… — Он не договорил и спрыгнул с забора.

…Ночью Павла разбудил плач Романа. Умаявшаяся за день мать крепко спала — не слышала.

— Ромочка, ну спи… Ну спи ж, братик…

Федя, свесившись с печи, смотрел в окно.

— Паш, глянь, что там?

За забором двигались какие-то тени. Павел неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора. Во дворе деда Серёги фыркали лошади. Трое — дед Серёга, Данила, Кулуканов — снимали с телеги полные мешки, поспешно таскали их в сарай.

— Паш, а кони-то кулукановские! — услышал он за спиной. Оглянулся — рядом на цыпочках вытягивался Федя.

— Чего ты пришёл?

— А ты побежал, и я тоже…

— Ступай спать, братка!

Федя послушно ушёл. Павел всматривался: «Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму! У деда столько хлеба нет. Ясно — зерно кулукановское. Сгноить хлеб хотят, лишь бы не дать государству, народу…»

Данила возвращался из сарая, остановился, будто в раздумье, и вдруг сделал скачок к забору.

— Подглядываешь, коммунист! — грохоча досками, он взобрался на забор. — Если скажешь кому, не сносить тебе головы!

— Не пугай, — спокойно отвечал Павел, — не боюсь! Не для того я красный галстук надевал!

Он неторопливо ушёл в избу.

Дед Серёга и Кулуканов неподвижно стояли посреди двора, расставив ноги. Наконец Кулуканов сорвался с места, схватил деда за плечи, затряс. Голос его шипел и срывался:

— Если какого уполномоченного из райкома присылают, не страшно: сам приехал — сам уедет. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!

— Убью! — тихо и чётко сказал дед.

Кулуканов повернулся к Даниле:

— Я тебе деньги давал… И ещё дам! Закрыть навсегда надо его глаза, Данилушка! Нет от него спасения! Это он со своими босяками-пионерами всю Герасимовку лозунгами про колхоз заклеили! И на мои ворота плакат повесили: живёт, мол, здесь зажимщик хлеба! Закрой ты его глаза, бога ради, Данилушка!

…На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными корзинами и оскоминой на зубах.

В воскресенье рано утром третьего сентября ушли на болото по ягоды Павел и Федя.

Запыхавшись, Данила прибежал в избу к деду:

— Выследил я его… Ушёл на болото, за клюквой.

Дед истово перекрестился.

— Данила, — сказал он тихо, — возьми его…

— Кого? — так же тихо спросил Данила.

— Нож! — вскрикнул дед, морщась.

Данила стучал зубами.

— Он… не один пошёл…

— С кем?

— С Федькой. Выдаст Федька.

Дед вздрогнул.

— Обоих! Ну, ступай же! Чего стоишь, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду!..

…Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу тараторил о всякой всячине. Павел шёл задумавшись, отвечал рассеянно.

— Паш, а кто быстрей: волк или заяц?

— Волк, наверно.

В берёзовых зарослях, где разветвлялась тропинка, увидели вдруг деда Серёгу и Данилу. Павел задержал шаг.

— Паш… Данилка драться не полезет? — тревожно спросил Федя.

— Побоится небось при деде… — Павел всматривался вперёд. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.

Он медленно приближался к старику.

— Набрали ягод, внучек? — голос деда сипловатый, ласковый.

— Ага!

— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…

Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.

— Да ведь я не дуюсь, дедуня. Смотри, какая клюква. Крупная!

Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.

— Дедуня… пусти руку… больно…

Тут мальчик увидел блеснувший перед глазами нож, рванулся, закричал:

— Федя, братка, беги! Беги, братка!

Поразительно, что этот мальчик в самую страшную минуту своей жизни, за несколько секунд до смерти, подумал не о себе.

Федя побежал. Данила тремя прыжками догнал его…

На третий день искать братьев пошла в лес вся деревня.