красками, слишком легко превратить ее в едкую зеленоватую желтизну хлора, готовые пигменты из тюбика тут не подойдут, нужно наложить очень бледный серый грунт и работать по нему зеленым, полученным из ультрамарина и желтого хрома, прозрачные мазки по белой подложке, прекрасные на фоне почти черной зелени еловой хвои, а были еще поля необычайно сочного желтого рапса, и другие поля, лишь начинающие зеленеть всходами зерновых, и тени облаков, летающих по ним в меняющемся каждую минуту световом шоу.

Время от времени мы проносились через какой-нибудь городок, старые площади, обставленные деревянными домами с нависающими крышами, и церкви из местного камня с часами под шпилями, выложенные разноцветной мозаикой, работа какого-то чудесного неизвестного художника эпохи барокко, и мне было отрадно видеть все это. Затем города стали попадаться все реже, и земля поднялась футов на тысячу; лес сомкнулся, подступив к самой дороге, а потом мы въехали в сам лес, темный, прорезанный косыми столбами света, проникающими между деревьями, наливающимися багрянцем, по мере того как солнце клонилось к горизонту, тот самый эффект, который в барокко был чем-то само собой разумеющимся, но в конце девятнадцатого века стал китчем, многие акры тевтонского ландшафта, которыми набиты третьесортные музеи. Затем по аллее сомкнувшихся над головой буков, и вот наконец сам дом.

Наверное, я мысленно представлял себе что-нибудь вроде замка Дракулы — черный замшелый камень с готическими башенками и химерами-горгульями, — но это оказался всего лишь просторный трехэтажный баварский дом с обычной щипцовой крышей с острым коньком, наполовину деревянный. Мне хотелось, чтобы он источал зловещий дух, но он просто стоял, неуклюжий и незамысловатый, словно буханка из грубой непросеянной муки. Вероятно, когда-то это была усадьба солидного поместья. Вокруг толпились хозяйственные постройки более современного вида; одной из них был гараж. Франко остановился перед ним, и мы вышли из машины.

Я с радостью отметил, что все было как в «Театре шедевров»,[98] прислуга собралась на крыльце, встречая вернувшегося хозяина. Пара средних лет, герр и фрау Бинеке, она экономка, он мажордом, дворецкий, называй как хочешь, простые и серьезные, пара молодых горничных, Лизель и Герда, застенчиво захихикавшие при виде меня, и двое мужчин, Ревич и Мачек, по виду славяне, чьи обязанности не были определены, но, скорее всего, телохранители. Креббс совершал ритуал представления с величественным изяществом; прислуга кивала и улыбалась, я тоже кивал и улыбался. У всех были очень хорошие зубы. Мы прошли в дом, и Креббс поручил меня заботам герра Бинеке, предоставив ему проводить меня в мою комнату и показать дом.

Мы прошли через прихожую в холл, похоже выполнявший функцию главного зала, и здесь наконец мое воображение было удовлетворено: каменные плиты пола с разбросанными восточными коврами, массивная черная мебель, обитая красной кожей, каменный камин, оленьи рога на стенах в два ряда и между ними пара кабаньих рыл, в одном углу полный комплект рыцарских доспехов, а над камином развешано холодное оружие, щит с гербом и десяток мечей и секир. Довершала тевтонскую обстановку медвежья шкура на полу перед очагом с оскаленной мордой.

Я удостоился подробной экскурсии. На последнем этаже комнаты слуг, сам Бинеке с женой жил в отдельном домике. У хозяина спальня из двух комнат, кабинет, ванная и гостиная на первом этаже, меня подвели к двери, но внутрь не пустили. В задней части дома настоящее чудо, просторная художественная мастерская; дворецкий объяснил, что ее пристроил к дому отец герра Креббса. Стена из окон, переходящая на высоте второго этажа в стеклянную крышу, профессиональный мольберт, незаменимые верстаки, шкафы. Свидетельства того, что когда-то давно здесь писали маслом, выцветшие пятна краски, но ни намека на запах скипидара, этой студией уже много лет никто не пользовался. Я спросил. Старик немного писал, и герр Креббс, в молодости, но он уже давно не брал в руки кисть. Интересно.

Внизу находились кухня, кладовые, как обычно, и дверь, ведущая в подвал. Мы спустились по лестнице. Повсюду старинная каменная кладка, век семнадцатый, никак не позже, своды и ниши для бурдюков с вином и пивом, теперь заполненные стеллажами с бутылками вина и отопительным оборудованием. В углу я увидел маленькую дверь, обитую железом, низенькую, встроенную в стену. Похоже, ей было столько же лет, сколько и всему дому. Что за ней? «Ничего, сэр, старый колодец, очень опасно, дверь постоянно заперта». «Ага, вот и тайна, — подумал я, — комната Синей Бороды, где хранятся мертвые жены, нацистские архивы и сундуки с золотыми монетами».

Затем вверх по лестнице с тяжелыми резными перилами на второй этаж и по коридору к моей комнате. Милая комната, просто обставленная: деревянная кровать под балдахином, клетчатое покрывало, пуховые подушки, письменный стол, кресло, настольная лампа и торшер, дверь в ванную, к счастью, оборудованную по последнему слову техники, совсем не то, что можно было бы ожидать: судя по всему, совсем недавно в доме был проведен дорогостоящий ремонт.

Ужинали мы вдвоем с Креббсом, нам прислуживали две девушки, скромная плотная еда: суп, котлеты, вкусный пирог. Разговор спотыкался; я по большей части молчал, потому что если ты никто, тебе особенно не о чем говорить. Поэтому Креббс изложил историю дома, он был построен в тысяча шестьсот девяносто четвертом году, поместье вассала баварских монархов. Разумеется, недавно капитально переделан. Далее Креббс описал прелести окрестных гор в различные времена года. Он охотится на кабана и возьмет меня с собой, если я захочу, если я все еще буду здесь осенью. Рядом есть река, можно ловить форель. Я не возражал против его предположения, что я буду гостить здесь вечно. Больше ни слова о психиатрии. Мы теперь приятели. Вино пришлось кстати. Я выпил почти целую бутылку рейнского.

После ужина Креббс пригласил меня в свою часть дома на сигару и коньяк. Он сказал, там более уютно, и это действительно оказалось так: большая комната, похожая на музейный зал. Устрично-белые стены; кожаная мебель, хромированная сталь, стекло, мрамор и изредка дерево, красивый дизайн, все ручной работы и жутко дорогое: письменный стол, удобное на вид кресло, изящная кушетка, такая, на которую ляжет состоятельный больной с расстройством психики, чтобы рассказать доктору Креббсу о травме, полученной в раннем детстве. Высокий потолок, а одна стена, полностью стеклянная, выходила в ночь, на залитую лунным светом лужайку с черным лесом позади. Другая стена была полностью заполнена книгами, в основном толстенные монографии, посвященные творчеству различных художников, и несколько полок медицинских томов на многих европейских языках, плюс аквариум с тропическими рыбками, встроенный в стену, а в нем плавают рыбки-клоуны и множество других ярких разноцветных созданий. Матово-серая акустическая система, похоже, была сделана на заказ; из нее доносились мягкие звуки скрипичного концерта Моцарта. Над колонками в несколько рядов награды и дипломы в рамках. Все они были на латыни, но я разобрал на каждом имя Вернера Креббса.

На оставшейся свободной стене висели три картины: один из видов на гору Сент-Виктуар Сезанна, одалиска в розовой комнате Матисса, а в центре большое алтарное полотно в позолоченной раме, Богородица с Младенцем и волхвами кисти какого-то фламандского мастера.

Креббс протянул мне бокал коньяка и спросил, могу ли я определить автора этой картины.

Пригубив коньяк, я сказал:

— Похоже на работу ван дер Гуса.

— Вы совершенно правы. Раннее произведение, но в нем уже видно сочувствие обычному человеку, чем прославился ван дер Гус. Очевидно, что центральное место занимают Дева Мария и ангел, но обратите внимание на слуг, с тоской смотрящих в окно, на их обремененные заботами лица. Это как раз в духе ван дер Гуса. Как вам известно, он был членом братства простой жизни, почти монахом. Его свело с ума противоречие между его растущей славой как художника и стремлением к скромности. Очень печально.

— Это правда?

— Какое это имеет значение? Техника наличествует, иконография верная, религиозное рвение так и брызжет из всех углов картины. Я его чувствую, вы тоже чувствуете. И если спектрограф покажет, что в картине использовались титановые белила, исчезнут ли эти качества, эти ощущения?

— Верно подмечено, и все же мне почему-то кажется, что вы бы не повесили в своем кабинете подделку. Откуда у вас эта картина? Добыча нацистов?

— Раз уж об этом зашла речь, да, — добродушно согласился Креббс. — Как и две другие картины. Я не смог с ними расстаться. Боюсь, это болезнь всех торговцев произведениями искусства.

— Значит, вашему папаше все-таки удалось прибрать к рукам коллекцию Шлосса.

Креббс как-то странно посмотрел на меня, удивление, мимолетное раздражение, затем веселье.